1917, или Дни отчаяния

Комната, которую снимают Ульянов и Крупская, маленькая, бедная, плохо обставленная. Кровать, обеденный стол, маленький столик, похожий на туалетный, на котором лежат бумаги и стоит чернильница с ручкой.

Праздничный обед не просто беден, он совсем никакой – бутылка дешевого вина, какая-то колбаса, несколько кусков сыра.

Владимир Ильич и Надежда Константиновна вдвоем, гостей нет.

Они лежат в постели, и Крупская гладит мужа в паху, но, несмотря на то, что она возбуждена и тяжело дышит, Ульянов никак не реагирует на ласки – он лежит на спине, уткнувшись взглядом в потолок.

Наконец-то Крупская оставляет его в покое и ложится рядом на спину.

– Извини, – говорит он равнодушно. – Я устал.

– Я так понимаю, что ты бы предпочел видеть рядом ее, – отвечает Крупская. – А еще лучше – вместо меня. Уж с ней бы у тебя все отлично получилось, да, Володенька?

Ульянов молчит.

– Я не прошу от тебя многого, – продолжает Крупская. – Я понимаю, что… не красавица. Я бы даже привыкла сносить твое безразличие, но чувствовать отвращение! Это выше моих сил! Он же у тебя сжимается от моего прикосновения!

– Я уже попросил прощения, – Ульянов выплевывает слова с плохо сдерживаемым раздражением. – Что ты от меня хочешь, Надя? Чтобы я на тебя набрасывался каждый раз, как мы наедине?

– Я хочу от тебя малого – иногда чувствовать себя женщиной, а не боевым товарищем, кухаркой, швеей! Я для тебя просто предмет, как стол, на котором ты пишешь свои статьи! Как прислуга, на которую у нас нет денег! Я прачка, посудомойка, секретарь и даже медсестра по случаю! Ничего, что я еще и жена, а, Володенька? А что иногда мужья делают с женами? Рассказать?

– Не кричи! – приказывает он. – Нас услышат!

– Пусть слышат, – отвечает Крупская. – Подумают, что мы спорим о политике! О партийных деньгах!

– Замолчи! – он пытается зажать ей рот ладонью, но она отбрасывает его руку прочь.

Они начинают бороться – это выглядит комично и омерзительно, как борьба голых нанайских мальчиков.

В конце концов Ленин одерживает верх и прижимает руки Крупской к матрасу.

– Я же сказал тебе – замолчи! – шипит он и дает жене пощечину. Одну, вторую…

Крупская начинает смеяться.

– Господи, Володенька! Ударь еще! Еще! Он у тебя встал! Так вот что тебе надо!

Ленин рычит от злости, рывком переворачивает Крупскую, задирает ночную рубашку и пристраивается сзади к крупной целлюлитной заднице.

Начинают бить часы – удар за ударом, двенадцать раз. Ленин ожесточенно двигает задницей, лицо перекошено, словно не с женой занимается любовью, а насилует уличную девку.

Зато на лице Крупской злая, но довольная улыбка. Бедра мужа звонко бьются о ее промежность и от каждого хлопка у нее закатываются глаза.

Но счастье длится недолго.

С двенадцатым ударом часов Ленин кончает, постанывая, и падает на широкую лошадиную задницу жены. Потом сползает с ее крупа и ложится на спину.

Крупская ложится рядом. В комнате тихо. За окном падает снег.

– С Новым годом, Володенька, – говорит Крупская шепотом и целует Ленина в щеку. – С 1917-м! У меня добрые предчувствия – видишь, как хорошо начинается год? Значит, все у тебя получится… Может, мы когда-нибудь вернемся в Россию, домой… Может, сбудется моя мечта…

1 января 1917 года. Петроград. Квартира Терещенко

Поздний вечер или ночь. На улице темно. Сыплет снегом.

У дома Терещенко тормозит авто. Из него выскакивает Михаил Иванович и помогает выйти врачу. Это тот же врач, что присутствовал при выкидыше.

Мужчины в спешке входят в подъезд, поднимаются по лестнице.

В прихожей их встречают служанки.

Доктор сбрасывает с плеч пальто.

– Горячая вода, тряпки… Быстрее!

В конце полутемного коридора приоткрытая дверь. Из нее – неяркий свет и стоны.

Доктор вместе с Терещенко входят вовнутрь. Акушер отодвигает от изголовья роженицы испуганную служанку.

Маргарит бледна, лицо покрыто испариной, глаза мутные, бессмысленные. В них нет и тени узнавания.

Врач отбрасывает в сторону легкое одеяло – оно испачкано кровью. Наклоняется над роженицей.

– Раньше, раньше надо было! Проклятая погода… – бормочет он. – Михаил Иванович, выйдите. Вода где?

– Уже несу! – кричат из коридора.

В спальню вбегает служанка с большой дымящейся кастрюлей. За ней вторая, с медным тазом в руках.

– Выйдите вы, наконец, Михаил Иванович! – говорит врач, вытирая руки спиртом. – Не для ваших глаз это. Как будет можно – я позову. Дайте больше света! Лампы включите!

Маргарит тихо хрипло воет.

Терещенко оглядывается от дверей и видит огромный живот жены в синих прожилках вен.

Врач достает из саквояжа блестящие щипцы, расширитель…

Гостиная.

Терещенко курит, сидя на подоконнике.

Пепельница полна окурков.

Издалека доносятся неясные голоса, потом негромкий звук, похожий на мяуканье.

В дверях появляется служанка.

– Доктор зовет, – говорит она.

Лицо у служанки испуганное.

Терещенко вскакивает.

– Не волнуйтесь, Михаил Иванович! – произносит горничная торопливо. – Жива она, жива…

Спальня. Свет снова приглушен.

Врач снова у стола – теперь он собирает инструмент.