1917, или Дни отчаяния

– Охотно прощу, – улыбка у бывшего посла получается кривоватой. – Но сначала позвольте мне закончить. Поверьте, я не получаю никакого удовольствия вещая, тем более что никто не любит гонцов, приносящих плохие вести. Проблема вашего правительства в том, что все вы – образованные люди, патриоты и государственники, но, увы, никто из вас не обладает ни политическим кругозором, ни бесстрашием, ни смелостью, которых требует сегодняшнее ужасное положение. Обстоятельства все время сильнее вас. Сначала я думал, что надеждой России станет Петроградский Совет, а лидерами – Чхеидзе, Церетели, Зиновьев и Аксельрод, но Совет оказался еще хуже вашего беспорядка – деспотизм крайних партий, засилье анархистов и утопистов. Это тирания, а не демократия. Вы искренне хотели провести реформы, и я верю в чистоту ваших намерений, но, когда в гражданской и военной администрации царит анархия, реформы провести невозможно! Вы всерьез полагаете себя революционерами, пытаетесь говорить в их риторике, действовать, как они, но это дорога в никуда. Вы же умный человек, Михаил Иванович, неужели вам до сих пор непонятно, что вы сидите в летящем в пропасть авто? Русская революция может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатни, к разрыву всех национальных связей и полному развалу страны. При необузданности русского характера она вскоре дойдет до крайности и неизбежно погибнет среди опустошения, варварства и хаоса. Как вы полагаете, можно ли предотвратить такой процесс с помощью созыва Учредительного собрания? Или считаете панацеей военный переворот? Позвольте мне высказать сомнения, месье Терещенко, в эффективности таких решений.

Терещенко уже несколько оправился от шока.

– И что предложили бы вы, месье Палеолог?

– Вы ожидаете от меня готового рецепта?

– Хотелось бы… Но это же невозможно?

– Конечно, невозможно! Вы уже на стадии распада, и то, что вы называете торжеством свободы – на самом деле гангрена. Вы заигрались в революцию, Михаил Иванович. Демократия и хаос несовместимы, одно неизбежно убивает другое. Вы, возможно, и собираетесь что-то строить, но вопрос в том, что вам этого сделать не дадут.

– Мне казалось, – говорит Терещенко спокойно, – что вы поддержали нас с первых же минут, месье Морис. Вы, британцы, американцы… Или это все говорилось для того, чтобы мы не вышли из Антанты? Простите меня за прямоту, но мне кажется разговор у нас вовсе не дипломатический…

– Да уж… – кивает Палеолог. – Протоколировать сказанное я бы не стал. Мы были уверены, что выбранный вами путь правилен. Мы признали ваше правительство еще до того, как это стоило делать – исключительно, чтобы поддержать и ободрить. Конечно же, Михаил Иванович, я и не скрываю, что всегда и в любой ситуации отстаиваю интересы Республики. Но случилось так, что наши с вами интересы совпали. Я был бы счастлив видеть, как Россия из самодержавной стала конституционной монархией. Я не скрывал своей радости по поводу отречения Николая, полагая, что следующий монарх станет фигурой представительской, символом новой России, которой будут править люди просвещенные… Но я ошибся.

– Мы – не просвещенные люди?

– Вы не правите, месье Терещенко. Вы думаете, что чем-то управляете, а на самом деле плывете по течению. Даже Керенский, на которого мы полагали делать ставку, оказался не той фигурой. Ваш друг Гучков, вы сами… Весьма спорный выбор, как оказалось… Вы много сделали для того, чтобы Россия исполнила свои обязательства перед союзниками, и мы это ценим, но, любезный Михаил Иванович, Россия – это не вы, не Милюков, не Гучков и не Родзянко с князем Львовым. Россия – это Чхеидзе, Ленин, Аксельрод, спешащий через океан Троцкий. Вас ждет кризис – это дело нескольких недель. После кризиса вы начнете искать диктатора, но ваши военные слишком хорошо воспитаны для этой роли. Вам нужен свой Наполеон, но такого нет. У вас, Михаил Иванович, нет, но таковой легко найдется у ваших соправителей из Петросовета. Там и наполеоны есть, и робеспьеры, и мараты с дантонами. Людям, имеющим представление о нравственном императиве, никогда не совладать с теми, для кого само понятие нравственности – пустое место. И вы получите диктатуру, да такую, какой свет еще не видывал. Самые страшные диктатуры, месье министр, это те, что приходят на смену демократии. И чем беззубей демократия, тем ужасней диктатура, что идет за ней.

– И что вы предлагаете, месье Палеолог?

Палеолог некоторое время молчит, орудуя в тарелке ножом и вилкой.

– Забудьте о законе, – произносит он через некоторое время и поднимает взгляд на Терещенко. – Забудьте о гуманности и демократии. К ним можно будет вернуться после победы, если возникнет такая необходимость. Учитесь прагматизму и чеканности формулировок у Савинкова – революция не делается в белых перчатках. Кровь – это всегда кровь, как там ее не размазывай, как ручек не отмывай. Мало вы ее прольете, много ли… Все равно испачкаетесь. Так пролейте ее столько, сколько надо для того, чтобы победить!