1917, или Дни отчаяния

– Порешишь ты его, Сазан, – небрежно говорит фиксатый. – И все. Ты что? Борзых мало видел? Батя?

– Ась? – отзывается человек в портупее.

– Мы с тобой первыми пойдем в квартиру. Ксиву готовь! А вы, братва, держитесь на полшага сзади. Как они дверь откроют, вламывайтесь за нами и бейте прикладами все, что подвернется. До того как возьмем рыжье с камнями, никого не убивать. Не стрелять. Если что, бейте по голове или штыком… Но без шума. Ясно.

– А кто на стреме? – спрашивает одутловатый.

Ему явно не хочется идти в подъезд.

Пролетка останавливается у особняка Терещенко.

Из тени выскальзывает невысокий человек в одежде извозчика. Берет коня под уздцы, и становится видно, что это женщина – сравнительно молодая, симпатичная, но с очень злым лицом.

– Вот она и постоит, – говорит фиксатый. – Тебе, что ли, лосю, на стреме стоять? Зина, ждешь здесь. Если что, свистишь. Или начинай шмалять, мы подтянемся.

Четверо мужчин выходят из пролетки. У двоих в руках трехлинейки с примкнутыми штыками – они держатся чуть позади. Фиксатый и человек в портупее идут первыми.

16 апреля 1917 года. Квартира Терещенко. Ночь

Терещенко и Маргарит в гостиной.

– Подумай, Марг, – говорит Михаил Иванович. – Речь ведь идет не о твоей или моей безопасности, мы говорим о безопасности Мишет. Я, как ты помнишь, был сторонником твоего приезда сюда, но… Даже Ротшильд говорил со мной о твоем отъезде во Францию…

Михаил по обыкновению курит у окна, Маргарит сидит на кушетке. Она уже одета по-домашнему – в красивый шелковый халат. Терещенко же только снял пиджак и распустил галстук. Он в жилете, брюках и рубашке с расстегнутым воротом. Вид у него усталый, даже изможденный. Глаза покрасневшие, с набрякшими веками.

– Я не уеду, – отзывается Маргарит твердо. – Давай даже не будем обсуждать такую возможность. Жена должна быть рядом с мужем в тяжелые моменты. Это ее обязанность – делить невзгоды.

– Марг, милая, – мягко продолжает убеждать Терещенко. – Это предрассудки, я не хочу от тебя жертв. Переехав в безопасное место, ты просто облегчишь мне жизнь. Я боюсь за тебя и Мими. Поверь, у меня есть основания переживать за вашу судьбу. Я не чувствую себя свободным, понимая, что из-за моих действий можете пострадать вы.

– Ты сгущаешь краски, Мишель, – возражает Маргарит. – Почему это должно коснуться нас? В Петрограде работают магазины и лавки, открыты театры… Ты же сам знаешь, что в хороших домах даже балы дают! Почему мы не можем жить своей жизнью? Ты, Мими и я? Зачем куда-то уезжать, когда и здесь все начинает налаживаться? Мне кажется, в феврале все было куда хуже!

– Я и в феврале просил тебя уехать. И в марте. И сегодня прошу: возьми Мишет в охапку – и поезжайте в Париж. Здесь ничего не налаживается. А когда все закончится, вы вернетесь. Или я приеду к вам…

Маргарит подходит к Терещенко и обнимает его сзади.

– И кто позаботится о тебе? – спрашивает она. – Кто накормит тебя, согреет воду для ванной, обнимет тебя ночью? Не пугай сам себя, и с нами ничего не случится…

Через окно видно, как возле дома останавливается пролетка и из нее выходят люди. У двоих за плечами поблескивают штыками трехлинейки.

Терещенко с Маргарит сверху наблюдают, как приехавшие входят в их подъезд.

16 апреля 1917 года. Подъезд дома Терещенко. Ночь

Навстречу вошедшим людям поднимается консьерж – седой старик с коротко стриженой бородой и, если судить по манерам, хорошо воспитанный.

– Господа?

Тот, кого Фиксатый назвал Батей, протягивает консьержу бумагу.

– Мандат имеем…

Консьерж всматривается в напечатанные на коричневой бумаге строки:

– Простите, но тут же не тот адрес… И дата месячной…

Он поднимает голову, и Батя точным и быстрым движением вгоняет ему под подбородок тонкое жало пики, сделанной из трехгранного штыка. Консьерж начинает валиться на пол, но ему не дают грохнуться, подхватывают и аккуратно укладывают мертвое тело на плитки пола. И лишь потом Батя вынимает лезвие из головы жертвы. Сталь скрежещет по кости, выскальзывая из раны.

«Пошли», – приказывает Фиксатый, и все четверо быстро взбегают по ступеням, за считанные секунды преодолевая пролет за пролетом.

16 апреля 1917 года. Квартира Терещенко

– Ложись-ка спать, милая, – просит Терещенко жену. – Я в ванную… А потом приду. Нет сил сегодня работать, глаза слипаются.

– Я тебя дождусь… – говорит Маргарит, перейдя на французский. – Соскучилась. Тебе налить выпить?

– Пожалуй…

– Звонила твоя сестра, – рассказывает Маргарит, наливая коньяк в бокал. – Голос мне не понравился. Усталый… Она должна родить со дня на день, ты же знаешь?

– Знаю. Мама говорила. Они созваниваются.

– Не думаю, чтобы часто. Пелагея мечтала вырваться из-под ее опеки и вырвалась. Я ее очень понимаю.

– Ты зря держишь обиду на мою мать…