Читаем 1917, или Дни отчаяния полностью

1917, или Дни отчаяния

– Я? Мишель, давай не будем обсуждать эту тему. Мы – это мы, она – это она. Ты не находишь странным, что она до сих пор не соизволила посмотреть на свою внучку? Ни словом не обмолвилась со мной. Мы не просто соседи – мы родственники. Наши дома не в тысяче верст друг от друга – в пяти минутах ходьбы. Я давно простила ей то, что она терпеть не может меня, но Мими-то чем провинилась?

Раздается звонок в дверь.

– Что за черт! – с раздражением произносит Терещенко. – Зачем ночью присылать ко мне курьеров?

И идет к двери.

– Мишель! – окликает его Маргарит. – Не открывай. Дело подождет до утра…

– Не могу, дорогая…

16 апреля 1917 года. Подъезд дома Терещенко

У дверей в его квартиру стоят люди. Трое, возглавляемые Фиксатым, прямо напротив дверей, а четвертый – Батя – прижался к стене сбоку, держа наготове окровавленное жало самодельного стилета.

16 апреля 1917 года. Квартира Терещенко

Михаил Иванович подходит к дверям.

– Кто здесь?

– Патруль Красной гвардии!

Голос отвечающего звучит слабо, приглушенный деревянным массивом.

– И чем обязан?

– Только что в ваш подъезд вбежал человек… Откройте, нам надо проверить!

– Здесь его нет, – отвечает Терещенко. – И дверь я вам не открою. А если у вас есть ко мне вопросы – зададите их утром.

– Откройте, или мы взломаем дверь!

– Погодите!

Терещенко отходит от двери и вполголоса говорит жене:

– Звони в участок! Возьми Мими и няню, закройся в моем кабинете и никому, кроме меня, дверь не открывай.

Маргарит испугана, но не настолько, чтобы впадать в ступор. Пока она бежит в спальню дочери, Терещенко достает из ящика бюро пистолет и возвращается к двери, по дороге гася свет в прихожей, но не успевает приблизится, как гремят выстрелы. Из дверного полотна летит щепа, но массивный замок выдерживает первое попадание.

За спиной Михаила раздается детский плач, звучат торопливые шаги, но он не оборачивается. Пистолет в его руке наведен на дверь, ствол слегка подрагивает, выдавая напряжение.

Снова выстрел. Дверь распахивается. Терещенко ловит на мушку темную фигуру в проеме и стреляет два раза подряд. В ответ щелкают револьверные выстрелы. Терещенко снова палит в проем. Тот, в кого он целил, наконец-то оседает. Пули, выпущенные в Михаила, выбивают куски штукатурки из стен. Прихожая заполнена пороховым дымом. Выстрел, еще и еще…

Вдруг к звукам перестрелки добавляется еще один, более всего похожий на щелканье кнута. За дверями кто-то пронзительно визжит… Терещенко замечает движение в проеме и быстро стреляет в сторону тени три раза подряд. Тень шарахается в сторону. Звонкий щелчок – тень падает. Михаил целится в сторону нападающих и видит, что затвор завис в заднем положении – оружие разряжено.

В подъезде кто-то кричит, матерится. Грохочет выстрел из «трехлинейки», ему отвечает щелканье кнута. Раз, другой… Потом в темноте кто-то жалобно вздыхает и звякает о плитки пола металл – падает винтовка.

– Михаил Иванович! – зовет Терещенко по-французски чей-то голос из подъезда. – Выходите, все кончено.

Не выпуская из рук разряженный пистолет, Михаил медленно движется к выходу.

В дверях лежит умирающий человек. Он еще жив, но в него попали три пули – одна в грудь, другие в горло и в лицо, чуть правее носа. Это тот, кого называли Батей. Умирающий страшно и хрипло дышит. Из горла толчками идет кровь. Второе тело лежит ничком, спиной к двери – это налетчик в матросском бушлате… Терещенко перешагивает через них, пачкая туфли в разлитой крови.

В подъезде тоже висит пороховой туман. Их него выплывает лицо офицера во французской форме. Это старый знакомец Терещенко, сосед с первого этажа, подтянутый и галантный офицер из французского военного представительства, Пьер Дарси.

– Вы целы, Михаил Иванович?

– Кажется, да…

– Прекрасно! Мадам Маргарит в безопасности?

– Да, – говорит Терещенко сдавленно.

Третьему покойнику – тому, кто при жизни носил кавалеристскую шинель, пулей снесло полчерепа, и на плитки пола вытекает серо-розовая жижа мозга.

Михаил Иванович торопливо отходит в сторону и его тошнит.

– Вы в первый раз, что ли? – догадывается француз. – Месье министр! Скажу вам, попасть в голову из вашего пугача да в темноте – весьма неплохо для начала!

Терещенко еще раз выворачивает наизнанку.

– Курить будете? – интересуется француз. – Отвлекитесь, быстрее пройдет.

Михаил Иванович отрицательно мотает головой.

– Зря! – офицер закуривает. – Один ушел… Его внизу пролетка ждала. Жаль. Маленький, шустрый, золотой зуб во рту. Но – везучий… Medre! Я два раза в него стрелял, только ранил… Да закурите вы наконец, Мишель, легче будет! На войне как на войне: не вы к ним пришли – они к вам.

– Прости меня, Господи… – шепчет Терещенко, вытирая испачканный рот, но француз его слышит:

– Бога здесь нет, Михаил Иванович, не переживайте. Он не любит, когда рядом стреляют…