1917, или Дни отчаяния

– Утопить революцию в крови? – переспрашивает Терещенко. – Боже правый, месье Палеолог! От вас ли – просвещенного европейца, я слышу такой рецепт?

– Воля ваша, – говорит бывший посол серьезно. – Хотите, чтобы революция вас сожрала? Оставайтесь прежними – она проглотит вас, не подавившись. И пойдет дальше… А это значит, что кровавая баня в России продлится много-много лет… Решитесь, наконец, на действия! Используйте армию. Снимите несколько частей с фронта, у вас есть такая возможность. Отправьте на фронт части из Петрограда – им нельзя доверять. Расстреляйте зачинщиков беспорядков, вы же знаете их по именам. Разгоните Петросовет или, что еще лучше, обезглавьте его… в прямом смысле слова, и после расставьте решительных и преданных вам людей на ключевые посты. Возьмите под контроль банковскую систему, железные дороги и флот. Помните, что у вас в Кронштадте тысячи разагитированных матросов – не дайте использовать их против себя. Допустите молодых офицеров к командованию в армии, дайте им широкие полномочия и карт-бланш на применение силы. Москва, Петроград, Киев, Одесса, Севастополь… Наведите порядок в этих городах, и вы возьмете страну под контроль… Только делайте это быстро. Потому что очень скоро брать под контроль будет нечего. Не упустите момент, месье Терещенко.

– Благодарю вас.

– Не за что. Я сказал очевидные вещи. Не думаю, что вы сами не понимаете всей серьезности ситуации. Должен вам сообщить следующее: я посоветовал своему правительству прекратить кредитовать вашу страну и высказал сомнения в том, что вы будете поддерживать союзников в войне. Это тот случай, Михаил Иванович, когда мне очень бы хотелось ошибиться в прогнозе. Сомневаюсь, что мое мнение будет учтено…

Бывший посол невесело улыбается.

– …так как сейчас отсюда полетят депеши совсем другого содержания.

– Мы постараемся справиться без кровопролития. Мы не царский режим, чтобы стрелять в собственный народ. Я согласен, что к зачинщикам придется применить силу, но сделать это надо по закону и безо всякой жестокости…

– Вы, господин Терещенко, очень храбрый человек. Или не до конца представляете себе последствия действий правительства. Ну, что ж… Вам решать. Вот, кстати…

Палеолог кладет на скатерть достаточно увесистый пакет, обвернутый в почтовую коричневую бумагу.

– Это вам. С приветом и наилучшими пожеланиями от нашего общего друга. Он просил передать на словах, что очень надеется на успех вашего предприятия.

– Вы увидите его по приезде?

– Думаю, да.

– Передайте, пожалуйста, что я его должник.

4 мая 1917 года. Станция Белоостров, граница с Финляндией

На деревянном настиле перрона стоят люди.

Это не толпа – делегация. Встречающие переговариваются между собой, стоят группами. Чуть поодаль – духовой оркестр. Уже тепло, на деревьях свежая зелень.

Появляется поезд – черный паровоз, зеленые вагоны, белые клубы пара.

Оркестр играет набившую оскомину «Марсельезу».

Паровоз останавливается, двери вагонов открываются, выпуская проводников.

Встречающая делегация идет к одному из вагонов.

По лесенке спускается невысокий человек с черными колючими глазами и пышной шевелюрой – Лев Троцкий. За ним по ступеням сходит женщина в шляпке по американской моде, с приятным, мягких очертаний, лицом, и двое мальчиков – чернявых, испуганных.

К Троцкому шагает мужчина в пенсне, лобастый, с крупными чертами – это Урицкий.

Они обнимаются.

– Здравствуй, Лев Давидович, – говорит мужчина в пенсне. – Здравствуй, дорогой! Заждались мы тебя!

– Здравствуй, Моисей Соломонович!

Мужчина в пенсне поворачивается к встречающим.

– Дорогие товарищи! Для тех, кто не знаком с легендой первой русской революции, представляю – Лев Давидович Троцкий!

Играет оркестр. Люди один за одним подходят пожать руку приезжему.

Несколько встречающих подхватывают чемоданы, помогают пройти женщине с детьми. Все садятся в машины. Автомобилей много, дорога перед маленьким вокзалом буквально заставлена ими.

Троцкий с Урицким садятся в один автомобиль, семья Льва Давидовича в другой.

Кавалькада трогается в сторону Петрограда.

Троцкий немного растерян, хотя чувствуется, что рад окончанию своего путешествия. Он то и дело глядит в окно. Несмотря на то, что уже начало мая, в некоторых местах, там где дорога насыпана по болотистым низменностям, пейзаж достаточно безрадостен.

– Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал, – говорит Урицкий.

– Ты не представляешь, как я рад, что приехал, – отвечает Троцкий. – Честно говоря, когда нас сняли с парохода в Галифаксе, я подумал, что ближайшие лет пять мне Россию не увидеть. Я и забыл, какая она…

– Вспомнишь, – улыбается Урицкий. – Это быстро. Квартиру тебе сняли. Нашли охрану – Владимир Ильич распорядился. Там у нас один молодой человек едва не плакал: «Хочу работать у товарища Троцкого!»

– Грамотный?

– Бывший студент по фамилии Поклонский.

– Хорошо… Скажи мне, Моисей, только честно… Кто добился моего освобождения?

Урицкий пожимает плечами.

– Ты хочешь спросить, имел ли к этому отношение Гельфанд?

– Да. И это для меня важно.