1917, или Дни отчаяния

– Ваша ирония, Александр Иванович, неуместна… – кривит рот Керенский. – Партия большевиков не стесняется в методах и рекрутирует сторонников в любой среде. Я не мог предположить, что человек, который более 10 лет не был в России, сумеет так быстро сориентироваться в ситуации.

– Возможно, – говорит Гучков с иронией, – он не сумел бы так быстро сориентироваться в ситуации, если бы мы закрыли ему въезд в Россию. Но вам в Петросовете были нужны профессиональные революционеры? Что теперь на зеркало пенять?

– Господа, господа… – примирительно тянет Терещенко. – Ленин уже здесь, Троцкий уже здесь. Задержать его в Галифаксе не удалось, он отпущен по ходатайству. У меня есть информация о том, что в середине июля в Россию должен прибыть курьер с документами, которые поставят точку в этом деле. Это не простой курьер, господа. Фамилия этого курьера – Ганецкий. Якуб Ганецкий – он же Яков Станиславович Фюрстенберг. Полагаю, что родственник Парвуса, соратник Дзержинского, Радека, Ленина и Урицкого в представлении не нуждается – я уже подавал вам бумаги для ознакомления с фигурантами по этому делу. Его сестра – Евгения Суменсон, представляет интересы фирмы Парвуса в России, она руководит филиалом компании Гельфанда в Петрограде. Мы имеем все основания полагать, что через связку «Ганецкий – Суменсон» Парвус осуществляет перевод денег большевикам. Арестовать Суменсон мы можем в любой момент, но доказать ее причастность к финансированию Ленина будет затруднительно. Зато если в наши руки попадет Ганецкий… Нам даже не столь важны бумаги, которые он везет. Он и будет нашим самым главным доказательством…

Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР.

Комната для чтения документов

– Ганецкий… – говорит Никифоров задумчиво. – Я правильно помню, что он расстрелян в 37-м?

– Да, – подтверждает капитан. – Он и жена – в 1937-м. Сына расстреляли в 38-м. Все реабилитированы посмертно два года назад. Дочь реабилитирована три недели назад, в настоящий момент едет в Москву.

– Надеюсь, это не связано?.. – Сергей Александрович неопределенно взмахивает рукой.

– Никак. Просто дело наконец-то попало в комиссию по реабилитации. 18 лет лагерей. Первоначальный приговор – десять.

– Живучая барышня…

– По-видимому.

– Странная судьба для приближенной особы… Ганецкий далеко не прост: замнаркома финансов, управляющий Народным банком, полпред…

– Простите, Сергей Александрович, не вижу ничего странного…

– И в реабилитации не видишь ничего странного, капитан?

Капитан поднимает взгляд на Никифорова.

– Не вижу, – отвечает он твердо. – Органы ошиблись – органы ошибку исправили. Страна была и остается в кольце внешних врагов. Ошибки неизбежны, но они исправляются.

– Это правильно, – говорит Никифоров, не отводя глаз. – Главное – они исправляются.

Он кладет папку на стол и тянется за куревом.

– Ладно, вернемся к Терещенко. Как я понимаю, информацию о Ганецком он получил от французской разведки?

– Сложно сказать, – капитан пожимает плечами. – Ротшильды могли сотрудничать с любой из разведок Альянса. Так как документы, полученные Терещенко, к нам в руки не попали, судить об их происхождении я не могу. Он был вхож ко всем послам еще до того, как стал министром иностранных дел, а после того, как вошел в триумвират, то общался с ними каждый день – уже по долгу службы…

– Как случилось, что Ганецкий не попал к ним в руки? Случайность?

– Не думаю.

Капитан выбирает из лежащих на столе папок нужную.

– Фюрстенберг должен был приехать в Петроград в июле 1917 года, во время восстания большевиков. Терещенко вместе с Церетели только вернулся из Киева, после подписания договора с Украинской Центральной Радой. Если бы дела не заставили его уехать в начале месяца, то обстоятельства могли сложиться иначе – на время он упустил из рук нити управления дознанием. Одним из доверенных лиц во Временном правительстве, получившим доступ к материалам расследования, был министр юстиции Переверзев.

Июнь 1917 год. Киев

После Питера и Москвы Киев кажется сосредоточием спокойствия и тишины. На бульварах митинги под красными знаменами, но рядом присутствуют и желто-голубые стяги. Все проходит тихо, мирно, и ленивые киевские городовые, разомлев от внезапной июньской жары, прячутся в густую тень цветущих лип и уже оттуда наблюдают за тем, как толпа разнообразно одетых людей стекается к зданию Педагогического музея.

Июнь 1917 года. Киев. Особняк семьи Ханенко

Богдан Ханенко собирается выйти из дома. Он одет торжественно, несмотря на жаркую погоду – от туфель до бабочки он образец вкуса и элегантности.

Рядом с ним Варвара Ханенко. Она в домашнем, помогает мужу, смахивая с рукава его сюртука невидимые пылинки.

– Ты уверен, что тебе стоит идти на это собрание, дорогой? Врачи еще не советуют длительных прогулок…

В ее голосе озабоченность.

– Конечно же уверен, Варя. Я ненадолго. Большой день сегодня, большой день…

Он целует жену в лоб и нежно обнимает. Они вдвоем, стесняться некого, можно быть самими собой.