1918 год

Золотая медаль не является, конечно, мерилом способностей, но все-таки, чтобы получить ее, особенно в довоенное время, надо было обладать известной долей работоспособности и хорошей памятью. Как раз эти качества и были необходимыми в артиллерийских училищах – в военное время, едва ли не в большей степени, чем в мирное, поскольку дело шло об усвоении наук. Правда, начиная с нашего курса, из программ была исключена высшая математика, физика и химия, но все же объем знаний, которые требовалось усвоить в кратчайший срок, был огромный. Мы занимались действительно с утра до ночи и, благодаря непривычным для многих физическим упражнениям (ежедневная верховая езда, гимнастика, вольтижировка), еще больше уставали от лекций и подготовки к очень частым репетициям. Обычно в артиллерийских училищах к декабрю выяснялось, кто из вновь принятых юнкеров в состоянии заниматься дальше и кому надо уходить в пехотные, где теоретическая программа была значительно легче. Этих неудачников прозвали «декабристами». У нас «декабристы» – очень немногочисленные – определились уже через недель 5–6. Двоим, троим пришлось уйти из-за страха перед лошадью (тоже обычное явление), остальные же не справились с науками. Это были исключительно молодые люди со слабыми аттестатами, попавшие в Михайловское училище благодаря наличию большой протекции. Таким образом, надо признать, что принцип приема по конкурсу аттестатов себя оправдал.

Наш «старший курс», как я уже сказал, был однородным – почти сплошь студенты-добровольцы. Фельдфебелем во второй батарее назначили студента казака, кончавшего кадетский корпус года за два перед войной и поступившего в Политехнический институт. У нас, на третьем ускоренном, «молодых людей с вокзала» и кадет почти половина на половину. Первая встреча была почти враждебной. Студенты и гимназисты, правда, ничего не имели против кадет, зато последние считали для себя почти обидой, что приходится учиться вместе с «шляпами», «полтинниками», «палти…аками», несомненными революционерами, которых начальство по непростительному недосмотру пустило в военные училища. Держались от «штатских» в стороне. В курилках усаживались своей кадетской компанией и первое время так, чтобы «шляпам» не оставалось места. На плацу тоже гуляли, не смешиваясь с «пришедшими с вокзала». В классах, в «каморах»[114] были вежливы, вежливость – старая традиция михайловцев – но и только. Первые дни казалось, что выпуск разделится на две если не враждебных, то все же совершенно чуждых одна другой части – на считавших себя наследственными военными[115]

и «пришлый элемент».

Надо сказать правду, между кадетской и штатской частью юнкеров разница была очень велика.

Огромное большинство кадет были верующими. Разных хитрых вещей, вроде идеалистической философии, проблемы Бога и прочих ученых выдумок и не знали и не понимали. Верили, как учил батюшка, и ни в чем не сомневались. Над кроватями повесили образки, ложась спать, все почти крестились и шептали про себя молитвы, некоторые, ничуть не стесняясь, долго простаивали на коленях. Для большинства студентов вечерняя да и всякая молитва была воспоминанием детства, и было непривычно и даже странно видеть 17–18-летних юношей, которые «совсем как маленькие»…

Многие из нас не были атеистами, но индифферентно относились к религии почти все. Мы приняли родину, приняли и монархию. Что касается религии, то, раз потеряв (обыкновенно не позже, чем в 3–4 классе) детскую веру, потом этим уже больше не интересовались. Не было уроков скучнее Закона Божьего. К тому же Кассо вновь завел «обязательное посещение богослужений». В Каменец-Подольске в коридоре у входа в домовую церковь стоял надзиратель в форменном сюртуке и отмечал «посетивших богослужение» крестиком. Кто пропустил, должен был представить записку от родителей или опекунов, иначе грозило 4 по поведению. Кончив гимназию, почти никто уже не шел в церковь. Слава Богу, не обязательно.

И вот бок о бок с нами, почти взрослые ребята, немного только моложе нас, и получается совсем как в детской…

О религии, впрочем, не спорили. Каждый про себя… Гораздо осязательнее была разница в политических взглядах. Собственно говоря, у большинства кадет их не было вовсе. Была наряду с верой в Бога вера в Царя, Божьего Помазанника и только. Государственная дума, которую так ценили мы, «молодые люди с вокзала», казалась кадетам (опять-таки надо прибавить, большинству) если не вредным, то во всяком случае совершенно ненужным учреждением, вносившим смуту в страну. В политических партиях кадеты 15-го года совершенно не разбирались. Для них существовали «порядочные штатские», которые за царя, и разного рода крамольники, которые против. Оттенки крамолы мало нас интересовали. «Что Керенский, что Гучков – одна стать». От более вдумчивых я не раз слышал: