1937 год: Н. С. Хрущев и московская парторганизаци

Например, родственные связи становились иногда достаточным мотивом для исключения из партии. Так поступил 15 июня 1937 г. Наро-Фоминский райком с пенсионеркой Ириной Георгиевной Смирновой, чей муж в декабре 1936 г. был арестован органами НКВД по обвинению в «контрреволюционной деятельности». Поведение Смирновой, которая открыто заявляла о невиновности мужа, пыталась добиться его освобождения, критикуя работу органов прокуратуры и НКВД, было расценено как антипартийное. Позднее, когда дело разбиралось на бюро Московского комитета партии, она не побоялась повторить, что ее муж арестован незаконно. Поэтому утверждение областным комитетом решения райкома явилось вполне закономерным. Браковщицу Ленской фабрики Павлово-Посадского района Анастасию Филипповну Кашенкову 17 августа 1937 г. также исключили из рядов партии. Не помогло даже то, что до ареста супруга она сообщала и в партком по месту работы, и в НКВД об «антисоветских настроениях и разговорах ее мужа». Свое положение она усугубила тем, что переписывалась с арестованным мужем. Впоследствии бюро областного комитета несколько смягчило решение райкома, переведя Кашенкову в категорию сочувствующих. Однако ни помощь в разоблачении мужа, ни хорошая работа на производстве, ни ведение общественной работы не перевесили ее единственного непартийного поступка – письменной связи с арестантом[695]

.

Вновь возвращались в 1937 г. и к тем, кто уже когда-то пострадал за свои партийные прегрешения в прошлом. К довольно интересным примерам можно отнести серию исключений агронома Михаила Эммануиловича Карпенко. Еще в бытность службы в Красной Армии на одном из партсобраний 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, где обсуждалось обвинительное заключение по делу убийства С.М. Кирова, он «допустил антипартийные формулировки, чем объективно стал на путь защиты врагов народа». Инцидент произошел 29 декабря 1934 г., а уже 1 января 1935 г. партсобрание осудило выступление Карпенко. Его признание ошибок было расценено как формальное. Документы свидетельствовали: «В разговоре с инструктором политотдела дивизии 14/II-1935 г. Карпенко пытался использовать речь тов. Сталина “Троцкизм или ленинизм”, произнесенную им на фракции ВЦСПС в 1924 г., для оправдания своего антипартийного выступления. На политкружке Карпенко квалифицировал меньшевиков и троцкистов не как врагов партии и рабочего класса, а как “людей, не понявших ленинской концепции диктатуры пролетариата”». Вот почему 1 апреля 1935 г. дивизионная парткомиссия вынесла ему за это выговор с предупреждением, а уже 17 апреля – дивизионное партсобрание исключило из рядов партии «за антипартийное выступление и отстаивание своих ошибок». Все вышестоящие парторганы утвердили это решение: парткомиссия УВО – через два дня (19 апреля), Политуправление РККА – 11 июля 1935 г. Политуправление, по предложению КПК ЦК ВКП(б), вскоре отменило свое решение в связи с хорошим отзывом, данным парторганизацией совхоза Манихино Истринского района и двумя членами ВКП(б).

Новые мытарства для Карпенко начались 26 августа 1936 г., когда бюро Истринского райкома исключило его из рядов ВКП(б) «за неискренность перед партией, как не выявившего своего отношения к процессу контрреволюционного троцкистского центра и как неразоружившегося троцкиста». 22 октября 1936 г. партколлегия КПК по Московской области отменила решение Истринского райкома и предложила допустить Карпенко к проверке партдокументов, признав предъявленное обвинение необоснованным. 29 сентября 1937 г., при вторичном прохождении партпроверки, в связи с заявлением двух членов партии об антипартийном выступлении Карпенко в 1934 г., Истринский райком вновь исключил того из рядов ВКП(б) с прежней формулировкой. Вплоть до мая 1938 г. Карпенко находился вне партии, пока бюро Московского комитета не отменило решение райкома об исключении, восстановило его в правах члена партии, объявив строгий выговор с занесением в учетную карточку за антипартийное выступление и отстаивание своих ошибок[696]

.

Другим, довольно эмоциональным, но наглядным источником, раскрывающим внутренние переживания пострадавших от этих процессов, являются их письма.

Примером того, как и по каким причинам проходило снятие с должности, может служить дело директора ГЭС № 1 Матвея Борисовича Михайлова-Червеца [697]. Член партии с 1917 г., он буквально с первых дней революции был связан с Москвой. Как указывалось в краткой записке с биографическими данными на Михайлова, тот «с апреля 1917 по август 1918 [гг.] работал в московском книгоиздательстве] Моссовета». После окончания Гражданской войны Михайлов-Червец трудился в Союзе союзов сельскохозяйственной кооперации, затем, после учебы, на руководящих должностях в системе энергетического хозяйства Москвы.