1937 год: Н. С. Хрущев и московская парторганизаци

Информация о сомнительных связях Голосовского имелась еще в мае 1937 г. и она была доведена до сведения Кагановича[701]

. 27 ноября Голосовский, положение которого ухудшилось, вновь обратился к Кагановичу: «Лазарь Моисеевич. Первичная парторганизация газеты “Индустрия” исключила меня из партии. 29 ноября этот вопрос будет обсуждать Дзержинский райком партии. На партсобрании информировали, что товарищ Каганович и Мехлис вошли в ЦК с просьбой (с письмом) о моем отстранении от газеты, как не внушающего политического доверия. Отсюда делают выводы о моей партийности. Видимо, так же вопрос стоит и в райкоме. Лазарь Моисеевич, я заявляю еще раз, что считаю правильным и в партийных интересах мое временное отстранение от газеты. Но неправильно, вопиюще несправедливо и вовсе не в партийных интересах исключать меня из партии. За что? Всей своей жизнью с 15-летнего возраста я предан партии и ее руководству, все время активно борюсь за линию партии со всякой троцкистской и правой сволочью. Сейчас я полон сил и Вы знаете, что я умею и люблю работать. Нет никакого основания считать, что я был связан с врагом народа Михайловым. Я с ним работал, но в дружбе и связи с ним никогда не был. Уже больше года, как я ушел от него и работаю в другом месте, а о моих отношениях с ним и о взаимной неприязни Вы знаете. Лазарь Моисеевич, я прошу Вас вернуть мне свое доверие, так как я ни в чем, абсолютно ни в чем не виновен и ничем не ронял оказываемого мне доверия. Голосовский»[702]

. Каганович не оставил никаких помет и резолюций на письмах С.С. Голосовского. Однако репрессии 1937–1938 гг. тот пережил, был восстановлен в партии и погиб в 1942 г. в звании старшего политрука отряда партизанской бригады[703]

.

Мысли о самоубийстве перед угрозой исключения из партии, возможного ареста приходили в голову не одному партийцу. То, что В.Я. Фурер испытал и подробно описал в своем предсмертном письме 1936 г., в 1937 г. пережили многие члены московской парторганизации. Одни, как, например, секретарь ВЛКСМ Московской области С.Д. Ильинский, не видя выхода, следовали примеру Фурера. Другие, как Г.Р. Брандт, сознавая шаткость своего положения, использовали угрозу самоубийства как последний аргумент защиты. И нельзя сказать, что это оставалось без внимания.

Участник Гражданской войны, какое-то время входивший в руководящий состав правительства Донецко-Криворожской республики, Абрам Маркович Повзнер воспользовался ею в начале 1937 г.¹ Его свояки (родственники со стороны жены) в 1923 г. являлись участниками троцкистской оппозиции. В 1935 г. оба они были исключены из партии. Во время обмена партдокументов жена Повзнера, работавшая в московском Музее революции, сообщила об этом в парторганизацию учреждения. Однако сам Повзнер делать этого не стал. Лишь после того, как родственники жены были подвергнуты репрессиям, а ей самой в парторганизации указали, что Абрам Маркович также должен сообщить о случившемся в свою парторганизацию, он это сделал в декабре 1936 г. Секретарь парторганизации Центросоюза принял заявление к сведению. Вскоре Повзнера перевели на работу в Химфармторг. Новую парторганизацию Абрам Маркович также поставил в известность, подав письменное заявление. 13 февраля 1937 г. вопрос о Повзнере был поставлен на парткоме организации и уже через 2 дня решением общего собрания он был исключен из партии. После разбора дела в Ленинском райкоме г. Москвы 23 февраля решение было изменено: за скрытие от партии ареста троцкиста Повзнеру вынесли выговор. Такой же выговор получила и его жена.

Посчитав это несправедливым, Абрам Маркович обратился за помощью к человеку, знавшему его еще со времен Гражданской войны и ранее уже выручавшему – наркому обороны К.Е. Ворошилову. Письмо было прочитано несколько раз – об этом говорит выделенный синим и простым карандашами текст. Объясняя свое недовольство, Повзнер писал: «В течение 20-летнего пребывания в партии я не имел ни по хозяйственной, ни по партийной линии ни одного взыскания и выговор с такой формулировкой, превращающий меня в члена партии, лишенного или полулишенного доверия, крайне удручил меня и выбил из колеи. Я должен сознаться, что позорная для большевика мысль об уходе из жизни не оставляла меня в течение многих недель – так сильно меня вышибло из партийного седла». Пытаясь оправдаться, Повзнер не удержался от сарказма, на который также обратили внимание: «“Нет худа без добра”, – говорит пословица, и если для жены партийные эти неприятности кончились кровохарканием, то мне они принесли пользу, так как я избавился от излишнего веса в 16 кило, от которых медицинская наука предписывала освободиться, но не была в состоянии это осуществить». Помог ли своему старому товарищу Ворошилов – неизвестно, однако, судя по делопроизводственным пометам, попытку такую, вероятно, предпринял.