1937 год: Н. С. Хрущев и московская парторганизаци

4 октября 1937 г. партком ГЭС № 1 вынес по делу Михайлова-Червеца решение. Директору станции был объявлен строгий выговор с предупреждением, ближайшее партийное собрание должно было рассмотреть вопрос о выводе его из состава парткома. Вдобавок партком поставил вопрос об освобождении его с занимаемой должности. А уже 8 октября закрытое партсобрание утвердило это решение. Два дня спустя после того Матвей Борисович вновь писал Кагановичу: «На днях я буду снят с работы, с таким тяжелым партийным взысканием. Я считаю, что ни партийное взыскание, а также решение о снятии меня с работы, не соответствуют степени моей виновности. Решение о снятии меня с работы является недоверием ко мне. Начиная с 1923 г. вся моя работа к[а]к по линии служебной, так и партийной, прошла на глазах московской организации. Во всех острых моментах борьбы партии с троцкистами, бухаринцами и иными врагами я всегда был вместе с партией против ее врагов. Работе я всегда отдавал себя целиком, без остатка. Я пишу тебе, дорогой Лазарь, ибо мне очень тяжело». Никаких помет при прочтении на сей раз на письме не сохранилось, кроме небольшой отметки «Личн[ый] арх[ив]» простым карандашом. Однако Матвей Борисович смог пережить сложный период 1937–1938 гг., Великую Отечественную войну и умер в 1954 г. С большой натяжкой можно сказать, что он «легко» отделался, оставшись в партии.

Другим «везло» меньше – вместе с работой они исключались из партии, а порой и арестовывались. Не всегда попытка искать поддержки у высокопоставленных знакомых в борьбе за свое имя и жизнь могла оказаться удачной. Например, начальник ЦУНХУ и заместитель председателя Госплана СССР Иван Дмитриевич Верменичев обратился к В.М. Молотову. Обратился 27 октября 1937 г., на следующий же день после постановления партгруппы об исключении его из партии за потерю политической бдительности и неразоблачение своего заместителя, оказавшегося врагом народа. В письме он, с одной стороны, постарался напомнить о своих деловых качествах: «Я вел острую политическую борьбу с чаяновыми, кондратьевыми, с троцкистами, правыми, с Бухариным. У меня не было и нет недостатка в решимости вести с врагами и враждебными взглядами беспощадную борьбу. Приятельских, личных отношений с разоблаченными врагами у меня не было. Каких-либо порицаний, взысканий за все время пребывания в партии я не имел. Дорогой Вячеслав Михайлович, я не вижу никаких оснований к исключению меня из партии». На этом фоне парторганизация, по мнению Верменичева, «растерялась и пытается сейчас перестраховаться – и стремится вывести из строя людей, до конца преданных партии, ЦК, руководству ЦК, тов. Сталину». Ознакомившись с письмом, Молотов решил не вмешиваться в ход партийных разбирательств, оставив характерную резолюцию: «Это – дело парт[ийной] орг[аниза]ции. В. Мол[отов\»

[698]

. 5 декабря 1937 г. Верменичев был арестован и уже 8 февраля 1938 г. по приговору ВКВС СССР за участие в контрреволюционной террористической организации расстрелян.

Редактор газеты «Индустрия» Семен Семенович Голосовский действовал похожим образом, но искал поддержки у Л.М. Кагановича. В первой половине 1930-х гг. он работал помощником секретаря МК М.Е. Михайлова и даже входил в состав пленума МК ВКП(б). Под его редакцией в Москве выходили пропагандистские издания [699]

. В 1935 г. на работу в Калининскую область Голосовский перешел вместе с Михайловым. Там, до 1936 г., он редактировал местную газету, однако из-за конфликтов с Михайловым был вынужден вернуться в Москву. После ареста 10 ноября 1937 г. М.Е. Михайлова его заподозрили в тесных связях с бывшим секретарем МК. В конфиденциальном разговоре Л.З. Мехлис сообщил Голосовскому о необходимости оставить работу в газете «Индустрия». В письме от 19 ноября, вычеркивая иногда целые строчки, Голосовский писал: «Лазарь Моисеевич, я понимаю и целиком согласен, что партийные интересы требуют, чтобы я ушел сейчас от газеты. Я только хочу сказать Вам всей кровью своего сердца, что ничего, абсолютно ничего, порочащего меня, как верного сына партии и ее руководства, у меня нет и Михайлов показать не сможет, даже если бы этот подлый негодяй захотел мне отомстит[ь] за разрыв и уход мой и за все то, за что он на меня давно зол. С этой стороны я целиком спокоен, полагаюсь на справедливость и на мудрость партийных органов. Повторяю, Лазарь Моисеевич, я совершенно спокоен и никакого осадка у меня нет и быть не может. Единственно, о чем я прошу Вас, Лазарь Моисеевич, это верить только фактам. Самое больное – это сознавать, что у Вас поколеблено доверие ко мне»[700].