311. Повесть

– Да садись ты, не стой, – жестом пригласил хозяин. – Я ж ещё у-у-у-у-у-ух… не дорассказал.

Он подавил последний взрыв хохота, ухватился за бок.

– Аж закололо… Эт я чтоб ты не икал, – объяснил он.

– Долбоёб, – оценил Илья. Он дошёл до той кондиции, когда перестаёшь следить за языком. Сосудистая пунцовость постепенно возвращалась на его щёки. – Давай рассказывай дальше. Вломились они на кафедру. И?

– Вломились. А там никого.

– Это как?

– А вот так. Пусто.

– Окно?

– Заперто изнутри на шпингалеты. Ещё и заклеено. Форточка узкая, мужик средней комплекции хер пролез бы. Да и этаж… не то третий, не то четвёртый. Лишь ваза со свежими следами крови косвенно указывала, что студентка до того находилась в помещении не одна. А, ну ещё лист с яростно прочерченным крестом. Но это всё как бы… – Дядь Володя пренебрежительно махнул рукой.

– Хочешь сказать, его так и не нашли, того преподавателя?

– Не-а. До работы в институте… кстати, институт здесь, недалеко, прям перед мостом, три минуты ходьбы… До работы в институте нигде никаких его следов нету. Словно из ниоткуда человек материализовался, устроился на должность и стал преподавать. Обыскали его квартиру. А она и не его оказалась – снимал комнату у сморчка-маразматика, который ходил под себя и даже имя своё частенько забывал. Зато отыскались улики, которые прямо указывали, что преподаватель тот и есть наш серийник из котельной. Личные вещи убитых, некоторые со следами крови. Он от каждой жертвы что-нибудь себе на память оставлял – то брошку, то трусики, то туфельку. Распространённая практика у серийников.

– А с этой Линдой… тьфу… Лидой что потом стало?

– Ничего – доучилась спокойно, замуж вышла. Двоих детей растит.

– А при чём тут кореец?

– В смысле?

– Ну, ты сказал, что история связана с тем корейцем.

– А, это… Я тебе ещё одну расскажу. Из неё всё поймешь – и про корейца, и про Крестовика.

Чёрный плясун

Под угодья совхоза «Брянский рабочий» в двадцатые годы выделили дремучие, безлюдные места, причём далеко за городской чертой. Брянск тогда крошечный был, не то что сейчас – разросся как на дрожжах. Вот как раз прям тут, где сейчас наш дом, завод «Кремний», школа, котельные, магазины и прочее, лет семьдесят пять назад появились поля, конюшни, ангары с сельхозинвентарём. Пахали до войны, конечно, в основном на лошадях, плугами. Тракторов покамест маловато было. Тяжёлая, изнурительная работа. Много проблем, неурядиц.

Беседовал я как-то раз с одним старожилом. Пронько фамилия. Его в совхоз издалека направили, из Сибири: партийную ячейку на ноги поднять, с недостачами разобраться, производительность повысить, врагов революции выявить – вредителей, диверсантов, шпионов. Он так потом в Брянске и осел – после войны получил тут, в десятом доме, квартиру. Недавно помер, царство небесное. Дельный был руководитель. Самодурств не допускал…

Так вот, приехал сюда тот Пронько весной тридцать девятого, аккурат к посевной. Стал в дела вникать. Проехал по угодьям. Углядел посредь поля малоприметную, заболоченную, кустистую лощинку. Намётанным глазом сразу оценил: её можно бы и засы́пать – хоть немного, но увеличить посевную площадь; странно, что до сих пор не додумались; дело-то плёвое.

Завёл разговор с мужиками. Спросил, почему не засы́пали да не распахали лощину. Мол, негоже земле даром пропадать да сором всяким зарастать. Мужики в ответ нахмурились и сидят молчком. Что-то знают, да не говорят. Пронько с ними гляделки глядел-глядел – всё ждал, пока развяжут языки. А те ни в какую. Ну, он, человек прямой, брови сдвинул да как грянет кулачищем по́ столу – совхозники аж на стульях своих подпрыгнули. «Говорите», – коротко потребовал Пронько. Неохотно, но они всё ж объяснили ему, в чём дело.

Местечко то, мол, гиблое, дурное. Бывает, мол, странные дела там делаются. В прошлом да позапрошлом годах, мол, пробовали его раскорчевать, засы́пать да распахать – ничего путного из той затеи не выгорело, только время зря угробили. Оба раза уже на следующий день земля проседала хуже прежнего, впадину заполняла вода, быстро застаивалась, протухала, зацветала, да всякое гадьё там селилось. Пара-тройка недель – и опять за́росли непролазные.

И всё б ничего – только вот когда последний раз раскорчёвывали, что-то потревожили. А что – объяснить толком не могут. Будто бы замычало из-под земли. Утробно так, страшно. Словно бы зверя какого огромадного разбудили. Оно ещё колыхнулось так чудно́. Вяло, но ощутимо. Все перепугались – и давай по старорежимной привычке креститься. По-быстрому работу доработали да и уехали.

А потом совсем страшные вещи начались. Совхозный сторож сторожил раз то поле. Дело к вечеру, работа закончилась, все отдыхать разошлись. А он один остался. С ружьём. Май месяц, жарища. За день воздух над полем прогрелся, висел тяжким знойным облаком. Сторож под одинокой берёзкой устроился, да его быстро от духоты сморило, даром что вечер.