55 книг для искусствоведа. Главные идеи в истории искусств

Веласкес в интерпретации Ортеги значительно опережает время, его изображение построено таким образом, что взгляд зрителя цепляется не только и не столько за изображаемый предмет, а фокусируется на методе его визуального воспроизведения. Художественные средства выразительности и авторское видение художника – вот что интересует Веласкеса больше всего. Художник превращает портрет в основной принцип живописи. По мнению Ортеги-и-Гассета, что бы Веласкес ни изображал, он всегда будто пишет портрет: портрет человека, вазы, события, в конечном счете – портрет мгновения. Благодаря этим открытиям Веласкеса испанская живопись обрела самостоятельность, самобытность, смогла отделиться от господствующей веками итальянской традиции. Фиксация жизни в моменте средствами живописи – это путь, по которому в XIX веке пошли импрессионисты.

Подлинная биография художника, замечает Ортега, – это не череда жизненных событий, а беспрестанный творческий поток, и ключ к творчеству художника нужно искать не в его биографии, а в сфере художественно-эстетического. Высокая оценка творчества Веласкеса особенно резонирует с тем, что современность Ортега именует «сумерками искусства», и это несмотря на данное в «Дегуманизации» истолкование современного искусства как элитарного. Видимо, по прошествии стольких лет современное искусство не оправдало надежд Ортеги.

Гойя

Если Веласкес для Ортеги-и-Гассета как открытая книга, то Гойя – загадка, так и не разгаданная до конца жизни. Гойя для философа как наваждение, до конца не понятное, но не отпускающее. К фигуре Веласкеса Ортега обращается достаточно рано, а вот Гойя появляется в его заметках уже в зрелом возрасте. Эссе, посвященное Гойе, так и осталось незаконченным, этим объясняется разница в стилистике произведения, и это необходимо учитывать при прочтении книги.

Гойя предстает в интерпретации Ортеги парадоксальным, не поддающимся толкованию художником. Философ то видит в нем ремесленника, не способного подняться до подобающего уровня художественного мастерства, то сумасшедшего гения. Так же как и в случае с Веласкесом, Ортега начинает изучение творчества художника с исследования жизненных фактов. Этот труд осложняется тем, что биография Гойи практически слилась с «легендой о Гойе», сделавшей его жизнь продолжением его картин, наполненной фантастическими событиями и образами. Ортега приходит к выводу, что к тому времени, как Гойей начали интересоваться, о нем осталось слишком мало реальных упоминаний и фактов, но была его живопись, и больше ничего не оставалось, как выдумать жизнь Гойи на основе его картин, рассказывающих такие фантастические истории.

Как и в случае с Веласкесом, Ортега интерпретирует жизнь Гойи сквозь попытку реконструкции духа времени, культуры Испании конца XVIII – начала XIX века. Философ видит в необузданной одержимости художника продолжение народной жизни Испании, одержимой театром и корридой. Ортега пытается интерпретировать загадочного Гойю с помощью символики театра и боя с быками. Выходец из далекого провинциального селения, он начинает свой путь в искусстве с картин, для которых характерен этот народный порыв. После переезда в Мадрид, знакомства с европейской традицией изобразительный язык Гойи меняется. Следующий этап и перемены происходят через 14 лет, когда Гойя знакомится с придворной средой и интеллектуальной элитой. Прорывы и гениальные находки в живописи Гойи связаны с периодами сложного разрыва и метаний между духом народа, к которому он принадлежал в юные годы, и представлениями о том, каким должно быть высокое искусство. Вырвавшись из традиций, Гойя пробуждает свою самобытность. Каждый раз, переходя в новую социальную среду, Гойя достигает пределов живописи, совершает очередной прорыв в искусстве. Но при этом не понятые зрителями новаторства, замкнутость и одиночество художника (Гойя был глухим, от чего очень страдал) оборачиваются темной стороной творчества, рождая «маниакальный произвол». Непонятностью и одиночеством Ортега объяснял мрачные картины Гойи.

Ортега видит некую театральность, постановочность в живописи Гойи, у него будто бы отсутствует «живое участие к существам», которых он пишет. Человек, попадая в произведение Гойи, становится куклой, марионеткой, типажом, который легко заменить. У Гойи нет героя, действующего лица, его место занимает сама картина, повествующая нам о событии с помощью набора кукол балаганного театра. Гойя, начиная творческий путь с народных жанров, так и не расстается с этой постановочностью до конца жизни, превращая каждое свое произведение в рассказчика. Если Веласкес все время пишет портрет, то Гойя все время создает внутри картины балаганный театр. Творчество Гойи – это следующий шаг в сторону современного искусства, следование по пути, намеченному Веласкесом: если Веласкес констатировал смерть предмета, то Гойя констатировал смерть героя. Таким образом, Гойя во многом стал предвестником современного искусства, вообще лишенного человеческого, дегуманизированного.