6 жертва

Когда ее доставили к Мокрякову, она успела всем надоесть своими вопросами о том, когда и сколько ей заплатят. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, какого она сорта человек: по его мнению, что-то среднее между мокрицей и курицей, – противное и недалекое существо, лишенное всякого воображения. Она напоминала затравленного зверька, с испуганными и одновременно злыми глазками: два этих состояния периодически сменялись в ней в продолжении всего их разговора.

«Какая точная фамилия – Босая. Бог метит шельму, – сидя за своим знаменитым столом, с брезгливым любопытством разглядывал он ее, – тоже мне Золушка, мечтающая о своей хрустальной туфельке. Ну что же, побеспокоим вдову».

И вот, когда Босой передали гарантийное письмо, подписанное Твердохлебовой, Мокряков снисходительно поинтересовался:

– Удовлетворена? А теперь имя и все, что знаешь.

И тут она затараторила так быстро, что он не успевал записывать: горох слов сыпался из нее словно из лопнувшего мешка. В пустом и суетливом шорохе ее речи он без труда выуживал ценный улов из имен и фактов, которые складывались в отчетливую картину: некий выходец из Дагестана, бывший мент, безработный, с которым она была знакома, признался ей, что совершил убийство Твердохлебова для какого-то бизнесмена – не за деньги, а ради куража, на «слабо», чтобы доказать тому свое мужское превосходство и показать, что он настоящий герой, человек с большой буквы «Ч».

– И ты правда веришь, что это правда? – раздраженный тем, что она не смогла ему назвать если не фамилию, то хотя бы имя заказчика, инициировавшего дагестанца на этот дикий поступок, выплеснул из себя Мокряков горькое разочарование.

– Конечно, – обиделась доносчица, – он врать не будет.

– Это почему же?

– Да потому, что он настоящий, понимаете? Он врать не может, потому что к этому не приучен. Да вы сами спросите, он вам подтвердит, только про меня ему не говорите. Нехорошо как-то получилось… он мне доверял как другу, а я его вроде как предала. Не со зла, конечно, просто мне деньги очень нужны.

– И где же его найти, такого настоящего?

– Да в дурдоме. Он уже неделю как лежит. Умом тронулся.

Мокряков ждал чего угодно, но только не этого: может быть, впервые в жизни он оказался по-настоящему удивлен и обескуражен. Сначала он даже не мог найти нужные слова, чтобы отреагировать на услышанное, а затем в отчаянии от того, что не может ничего сказать, расхохотался. Смех словно прочистил его черное нутро наждаком лающих звуков, выплеснув наружу все удивление, обескуражившее его до немоты. От смеха он даже прослезился, наконец-то сумев выжать из себя:

– В дурдоме? – уставившись на нее своими мокрыми злыми глазками.

– Ну да, – в свою очередь удивилась женщина, – в «Березке».

– В областной клинической?

– Ага.

– Давно я так не веселился, – утирая слезу, заметил он ей, – и ты думаешь, что я куплюсь на весь этот бред, что ты здесь рассказала? Да, гражданка Босая, облажалась ты по полной программе. Не видать тебе обещанных денег как своих ушей.

– Постой, постой, – всполошилась она, хищно ощерившись, как испуганное животное, – ты что, мне не веришь? Это смешно, я тебе сущую правду рассказала. Клянусь! Арестуй его, чем ты рискуешь? У вас все равно нет никаких подозреваемых. Я правду говорю, а иначе зачем мне его предавать? Или ты думаешь, что я совсем дура, раз не понимаю, что вы его допрашивать будете? Он говорить может не хуже нас с тобой.

Но видя, что Мокряков не реагирует на ее слова, в отчаянии воскликнула:

– А может, он просто симулирует?

– Симулирует? – хмыкнул Мокряков и злорадно улыбнулся.

– Ну да, прикидывается, – видя его реакцию, вспыхнула она в последней надежде убедить, – Может, он специально. С дураков какой спрос.

– А это мысль, – встрепенулся Мокряков, отметив про себя всю красоту интриги, – а это умно, очень умно. И где он, говоришь?

– В первой областной, лечащий врач Нужный.

– Если он и правда окажется убийцей Твердохлебова, я куплю тебе мороженое, – пообещал он и лично отправился арестовывать дагестанца. Его не остановила ни яростная истерика врача, самоотверженно защищавшего покой своих больных, ни явная неадекватность человека, которого они забирали: тот не понимал, кто он и где находится.

– У него тяжелая форма шизофрении, – возмущенно доказывал Мокрякову врач, пока несчастному надевали наручники и волокли по больничному коридору в автозак в сопровождении 4-х автоматчиков, – вы нарушаете его конституционные права. Что бы он ни сделал, его нельзя судить, потому что он больной. Любая экспертиза докажет, что он невменяемый и его вернут сюда, в больницу! Понимаете, понимаете меня?

Эта суета вокруг, бессильная ярость и страх перед его служебной властью доставляли Мокрякову настоящее удовольствие: где еще он мог почувствовать свою значительность, если не сказать исключительность, с которой обязаны были считаться.