6 жертва

Казалось, что весь жар мира исходит от дагестанца, отражается от стен и заставляет Мокрякова истекать потом и словами, которыми он пытался разжалобить своего твердокаменного собеседника. Перед глазами плыло и чудилось, что этот разговор ему лишь только снится.

– В знак моего беспредельного уважения к тебе я сам явился сюда, чтобы поговорить. Я тебя уважаю, ты герой. Настоящий герой в традиционном смысле этого слова. Честь для тебя превыше всего. Но при всем моем респекте к тебе я должен тебе открыть правду – тебя использовали. И предали. Задумайся, как ты сюда попал? На тебя донесли. И знаешь кто? А я скажу – Интриллигатор. Да, да, ты ему доверял, а он тебя предал. Не хочешь мне ничего рассказать?

Дагестанец молчал с совершенно каменным лицом, на котором не отражалось никаких эмоций. Мокряков нервничал и потел: ему было страшно находиться один на один с этим опасным и непредсказуемым существом, которое он никак не мог просчитать или просто понять.

«Это не человек, а зверь какой-то, – изнывал он от ощущения собственного бессилья перед ним, – Должна же быть у него хоть какая-то слабость, чтобы можно было через нее им манипулировать».

– Слушай, сдай мне его и я тебя отпущу. Обещаю, – устав ждать, продолжил уговаривать Мокряков, – Мне нужен Заказчик, а ты лишь исполнитель. Ты же ничем не рискуешь: дашь показания и я тебя верну обратно в больницу, на долечивание. Скажу, что ты невменяемый и тебя судить нельзя. Это ты с дурдомом здорово придумал, правда, здорово. Мой тебе респект и уважуха. Так ты готов рассказать, как убивал для Интриллигатора?

– Готов, – неожиданно взорвался дагестанец, дико хохоча и сверкая глазами, в которых бушевало безумие. – Я готов умереть. Я готов умереть! Я теперь один из них, я готов к ним присоединиться.

Слова дагестанца словно раскаленные угли жалили Мокрякова, а в воздухе плыл запах паленой шерсти, становившийся все сильней и отчетливей, по мере того как дагестанец распалялся в своей ярости откровения.

– Но я не убивал, я приносил жертвы. Это была шестая жертва, которая позволила встать вровень с Ними, уподобиться Им. Теперь меня ждет вечная слава и поклонение, теперь Они меня не забудут и я стану частью Их силы. Мне обещано, мне обещано. Она мне обещала.

– Она?

– Да, да, она – вся в белом. Ей нравилось и она хотела еще. Всего шесть, всего шесть. И только мужчин. Женщины грязные, их нельзя. Только мужчин. Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Ей нравилось, Она обещала.

– А что Интриллигатор?

– Он только объяснил как. Объяснил как. Он такой же нечистый, как и ты. И ему, и тебе не понять. Это другое

. Если человек полезен Им при жизни, то после смерти Они забирают его к себе в свиту. Меня забирают. Она хотела: та, у которой нет лица, – кровавую жертву. Я готов.

– А Интриллигатор? Он был твоим заказчиком? Он платил тебе за убийства? Ты на него работал?

Но тот словно не слышал его. В сердцах Мокряков не выдержал и закричал в отчаянии:

– Зачем? Зачем ты это сделал?

Тот испуганно замолчал и уставился на него беззащитно-растерянным взором, как будто только что увидел его.

– Зачем? Я просто хотел разбогатеть. После небольшой паузы, показавшейся Мокрякову целой вечностью, он вдруг спросил, – А ты кто? И что я здесь делаю?

«Да он и правда сумасшедший, – вдруг понял Мокряков всю горькую правду, в которую все это время просто не хотел верить, – он сошел с ума, пока убивал. И что же теперь мне делать. Я же рассчитывал на этом заработать».

– О Господи, – единственное, что он мог выжать из себя в крайнем раздражении, – ты же себя погубил. Такой ты мне даром не нужен. А какие с тобой могли бы проворачивать дела, если бы ты стал работать на меня! Убийца и милиционер, – один бы убивал, а другой покрывал. Обидно, черт возьми, ну да упущенного не воротишь.

– Желаю тебе, мужик, удавиться – ты всем только одолжение сделаешь, – выходя из камеры, бросил заключенному Мокряков, но его слова утонули в монотонном гуле дьявольского хохота дагестанца.

Впервые в своей жизни он столкнулся с чем-то, чего он не мог объяснить, но что касалось непосредственно его настоящего: того самого, что все эти годы жил внутри него, – он по-звериному чувствовал свое родство с убийцей и боялся, что тоже сойдет с ума, повторив его судьбу. Все мысли его теперь были сосредоточены на безумии, – оно его манило, как манят рассказы об ураганах, о чудовищном напряжении и чудесном спасении; неудержимое желание испытать себя на прочность. А еще тяга к саморазрушению, которую он все это время, до встречи с дагестанцем, эксплуатировал, принимая кокаин: но это все было ненастоящее, в тысячи раз слабее, чем то, что испытывал дагестанец. Он ему даже завидовал – тому, что безумие делало его гением, выделяя из ординарного существования остальных, нормальных людей.