Он как будто онемел, а все происходящее стало для него не только не интересным, а каким-то совершенно далеким и маловажным, словно уже его не касалось. Последующее расследование проходило уже без него: допросы Вешняковым дагестанца, которые ни к чему не привели; безуспешные консультации с врачами; отправка заключенного в Москву, в институт Сербского, для освидетельствования его вменяемости; известие, что дагестанец покончил жизнь самоубийством.
В это время у него развилось половое бессилие. Ничего не помогало: ни визиты к врачам и прием стимулирующих препаратов; ни просмотр порно; ни избиение шлюх; ни убийства. Количество жертв Ангарского маньяка продолжало расти, а следствие топталось на месте. Во всех неудачах теперь обвиняли Мокрякова, особенно в свете очевидных успехов московского следователя, так легко раскрывшего убийство Твердохлебова и 6-ти бомжей. И несмотря на то что арестовывал дагестанца Мокряков, весь успех закончившегося следствия приписывали организаторским способностям Вешнякова, каждый раз на совещаниях в управлении приводя его ему в пример.
Это уже не бесило, а оскорбляло его, человека, привыкшего считать себя лучшим – его уподобляли тому, которого он глубоко и искренне презирал; нет, не презирал, а ненавидел – ненавидел и завидовал. В конце концов он не выдержал и написал рапорт об увольнении. Передавая дела Водорезову, он излил ему всю свою обиду на начальство.
– Знаешь, я всегда верил в то, что нам говорили: Государство превыше всего; главное Результат – любой ценой; старайся и тебя наградят. Я всегда служил нашему Государству, я был ему предан и в благодарность за все, что я для него сделал, меня теперь обвиняют в том, чего я не совершал. А в качестве решающего аргумента приводят слова московского прохиндея, укравшего у меня мой успех: «Мокряков – это сама неэффективность. Такие люди позорят нашу профессию». Разве можно верить его словам, наплевав на весь мой безупречный послужной список?
– Да, – охотно соглашался с ним Водорезов, искренне радуясь столь неожиданному падению своего непотопляемого коллеги и открывшейся возможности занять его место, – у такого государства, основанного на всеобщей презумпции невиновности, нет никакого будущего. Улики им, понимаешь, подавай. Адвокаты – это же законченные козлы.
– Попомни мои слова, брат Водорезов, как другу говорю, если ничего не переменится, то для нас с тобой в этой стране не будет места.
Мокряков как в воду глядел: через десять лет его арестовали по подозрению в изнасиловании и убийстве трех женщин, совершенных в марте, июне и декабре 2000 года, когда он служил в милиции. За прошедшие годы он сменил не один десяток профессий, подрабатывал извозом и даже рыл могилы на кладбище, но нигде не мог задержаться надолго: все время что-то не устраивало.
Когда его арестовывали, он не оказал никакого сопротивления и даже как будто обрадовался: «Не забыли меня, вспомнили. Обратно в родные пенаты, но уже в другом качестве, – бормотал он себе под нос и все насвистывал мелодию сиротской песенки „Ветер с моря дул“ эстрадной певички Натали, пока его везли в СИЗО, – теперь-то я знаю, где мое настоящее место».
Оказавшись в своем бывшем кабинете, который занимал совсем не знакомый ему человек, он нисколько не удивился и пошутил:
– Сколь веревочке не виться, все равно придет конец, – объяснив следователю, что это
– O tempora! O mores! Всегда мечтал это сказать. Только вы меня не осуждайте, потому что
КНИГА ВОЗДУХА
♣
Есть люди, глядя на которых ты отчетливо понимаешь, что их судьба – быть счастливыми и показывать нам это. Им даже не завидуешь, ты просто за них радуешься, а само прикосновение к их жизни делает тебя лучше, – ты не становишься лучше, но понимаешь, что совершенство возможно, – они, словно боги, несут душевное и телесное совершенство среди нас, обычных людей.
Игорь таким человеком не был, но всю жизнь стремился им стать. Еще в детстве, сидя в песочнице с самой красивой девочкой их двора Варей Перетрухиной, он увидел, что таким, как она, все сходит с рук: кинуть песок в глаза, разбить чужой песочный кулич, отобрать совок или формочку у другого ребенка, – она не могла быть не права, потому что была красива, – в случившемся, по мнению взрослых, был виноват кто угодно, только не она.