6 жертва

Интриллигатор с гордостью всем рассказывал, что его прадед был близким соратником самого Колчака, а Ленина называл исключительно кремлевским сифилитиком с круглым лысым бубном вместо головы, внутри которого, пока он жил, катался маленький, словно мышиная какашка, изъеденный сифилисом мозжечок, издававший загадочные звуки, которые все простодушно принимали за революционные истины, оказавшиеся на поверку лишь пустыми звуками самых лживых обещаний. Некоторые шли еще дальше и считали Ленина галлюциногенным грибом, а не человеком. С Лениным к 90-му году уже всем все было ясно и только ленивый не пнул хотя бы раз его потрошеный трупик в разговоре. С душой же дело обстояло иначе: на душу как на нечто святое даже самые рьяные большевики боялись посягать. Интриллигатор был пионером, предлагая деньги любому за право владения его душой.

Он буквально глумился над всеми, кто начал из стадного чувства обращаться в христианство и ходить в церковь.

– То же мне, нашли себе религию слабаков, – убеждал он собеседников при любом удобном случае, – а я вот взял бы да и уничтожил всю русскую литературу только за то, что она учит нас быть духовными людьми. А что из этого проку. Помогло это остановить Ленина? Или выиграть войну? Есть лишь товар и деньги. На деньги можно купить все: вот мой Бог, вот моя Вера. Душа такой же товар. Если у тебя твою душу сейчас покупают, то продавай и ничего не бойся, потому что потом могут и не купить. Для жизни человеку нужны лишь деньги, а не пустые понятия. И я готов их вам дать: я вам одни бумажки, а вы мне другую, где отказываетесь от души в мою пользу. А вашего распятого я повешу у себя над рабочим столом и буду наслаждаться видом вечно страдающего бога. И стану пить за свое здоровье до тех пор, пока у меня не кончатся деньги на вино. А они у меня никогда не кончатся, потому что они мой Бог.

В подтверждение своих слов он заказал у какого-то бедового художника распятие, где вместо Христа на кресте была изображена голая Фатима, во всех ее физиологических подробностях. И повесил у себя в кабинете. А еще стал называть самого себя Наставником, вместе с Фатимой организовав клуб «Трефы», где под видом разучивания карточных фокусов Фатима обучала гаданию на картах, а Интриллигатор азартным играм.

Неожиданно он столкнулся с неприятным для себя фактом. Для того чтобы стать успешным бизнесменом или видным политическим оппозиционером, по-прежнему требовалось наличие партийного билета, – таких же, как он, беспартийных в расчет не принимали. Вся перестройка оказалась одной большой аферой и когда в один прекрасный день одно президентское поросячье рыло с севрюжьими щеками в телевизоре сменилось на другое президентское свинское мурло, обнаружилось, что все деньги и имущество по-прежнему в руках коммунистов, превратившихся одномоментно в рыночных демократов и директивно назначенных предпринимателей и банкиров.

«А как же я, а как же мои мечты выбиться в люди? – недоумевал он в отчаянии, завидуя и проклиная, – я работал, воровал, а они опять всех кинули».

В конечном счете весь его бизнес свелся к двум баням, которые он сумел оформить в бессрочную аренду и превратил в причудливую смесь из русской парной, бара, борделя, бильярдной и комнаты переговоров. Они сразу же стали излюбленным местом для «новых русских» и разнокалиберного криминала, а Интриллигатор, сам того не ожидая, заработал репутацию авторитетного бизнесмена. Как все полубандиты, он словно растворился в общественном мнении в понятии «новый русский», застряв на пол пути к успеху, кому завидовали и кого боялись, но у кого не было будущего.

«И что теперь? – спрашивал он сам себя, плохо понимая, что теперь делать, – Все места заняты, а имущество поделено. Почему здесь ничего не меняется? Я словно в пустыне – людей много, а человеков нет. Все хотят казаться хорошенькими и свои серые душонки норовят подрумянить».

Особую ненависть в нем вызывали бывшие партийные функционеры с их нарочито-самодовольной верой в христианского бога, которой они щеголяли с откровенным бесстыдством неофитов, узнавших, что им отпустили все их прежние грехи.

«Не верю, – скрипел он зубами, – они же сами первыми рвались истребить любого, кто заявлял, что он верующий, всего лишь несколько лет назад. Да как же они могут верить в то, что они всю свою жизнь гнобили и преследовали? Обращение? Откровение? Не верю – все ложь: как перестройка или игра в демократию. Эти грязные, мерзкие людишки все портят, к чему ни прикоснутся. Все ложь, все обман. Жертвуют на восстановление храмов, а сами у нас, простых людей, последнее добро отнимают».

Страшное, чудовищное обнищание большинства сеяло в человеческие души лютую ненависть ко всему, что окружало. Повсюду убивали: просто так, без всякой причины. И эта ненависть питала Интриллигатора: «За всех нас, униженных и оскорбленных», – стучало у него даже не в голове, а значительно пониже; в печени, в причинном месте, заставляя мучиться ночными поллюциями.