~А (Алая буква)

— А вот, собственно говоря, и ответ на вопрос, почему вы здесь? У всех, Саша, есть сердце. — Добровольская наклонилась ко мне и повторила чуть тише: — У всех есть сердце, вот поэтому вы, независимая и умная девочка, вернулись сюда. И, как мне кажется, ещё не раз вернётесь. К сожалению, запретить вам этого я не могу, если только вы не нарушите наши правила… и особенно, с учётом того, где вы работаете. — Добровольская сделала красноречивую паузу, намекая, что дурная слава в «Останкино» ей не нужна. — Так что примите к сведению то, что я вам скажу: не давайте этому мальчику неоправданных надежд. Потому что вы его никогда не заберёте.

Откровенно говоря, на тот момент её идея, что я в свои двадцать шесть дойду до мысли усыновить подростка, которого видела всего один раз, показалась мне смехотворной. Но было что-то в её взгляде, голосе, поведении, интонации, что заставило меня откинуться на спинку скамейки и поинтересоваться:

— А почему вы так в этом уверены?

— Почему? — Добровольская улыбнулась. — Да потому что вам просто никто не даст этого сделать. Вам сколько лет, простите? Двадцать три? Двадцать пять? — Добровольская проехалась взглядом по моему лицу, по случаю снегопада лишенному всякой косметики.

— Двадцать шесть, — просветила её на этот счёт я.

— И вы не замужем?

— Нет.

— Иными словами, вы одиноки, и у вас с мальчиком всего тринадцать лет разницы в возрасте. А для усыновления разница в возрасте между приёмным родителем и ребёнком должна быть, как минимум, в шестнадцать лет.

«Игорь старше Данилы на семнадцать лет», — промелькнуло в моей голове.

— Понятно. — Я поерзала на скамейке, от сидения на которой у меня уже начала затекать спина. — А можно спросить, Данила давно в детском доме?

— С трёх лет.

— То есть получается, что за все десять лет, что он здесь живёт, его никто не захотел забрать? Почему? Он же вполне нормальный ребёнок и от обычных детей из так называемых «благополучных» семей ничем не отличается.

«Или это ваши воспитательные беседы так на людей подействовали?»

— Этот мальчик серьёзно болен, — сообщила мне Добровольская очень будничным тоном.

— Так, ну и что с ним? — вздохнула я. — Я, кстати, слышала, как сипло он говорит, и видела у него таблетки.

В ответ я ожидала всё, что угодно: и то, что Добровольская скажет мне, что у Данилы бронхит, который вылечить можно, и то, что у него астма, которая, увы, плохо лечится, но то, что я услышала, как снег щеткой, смахнуло всю шелуху нашей словесной игры — и моё наигранное равнодушие, и её фальшивую добродетельность, обнажив предельно простую и от того ещё более жестокую правду: мальчик, который очень хотел стать взрослым, мог никогда им не стать.

— У Данилы врождённый порок сердца, он живёт на этих таблетках, а они дорого стоят. Люди боятся усыновлять подобных детей: слишком велик риск смертности. Вот поэтому все, кто приходили сюда и общались с ним, в итоге не решились его забрать и выбирали других детей.

— Выбирали… как в магазине?

Каюсь, это была дерзость. Добровольская вспыхнула и гневно уставилась на меня. Но мне было уже не до неё взглядов: я взяла в руки учебник. Разглаживая зеленую глянцевую обложку, я думала, почему жизнь так круто обошлась с подростком, виноватым лишь в том, что он очень хотел жить? И что это значит, быть им?

Добровольская помолчала, покосилась на старшеклассниц, всё также безмятежно болтавших у вешалки, рассеянно кивнула мальчишке, пробегавшему мимо нас и пискнувшему ей: «Здрасьте!», и перевела взгляд на меня.

— Итак, Саша, теперь вы всё поняли? — Я кивнула — я знала, какое решение я готовлюсь принять. Я даже знала, что, скорей всего, оно будет ошибочным, неверным, неправильным, но поступить по-другому я уже не смогу. — В таком случае, оставьте учебник мне, я передам его мальчику, и дело с концом. — Приняв моё молчание за согласие, Добровольская вздохнула и встала. — А вы не берите ничего себе в голову, — глядя на меня, посоветовала она, — вы ещё слишком молоды, чтобы брать на себя такую ответственность, у вас самой ещё вся жизнь впереди, и вы…

— Боюсь, вы меня не так поняли, — не дав ей закончить, я тоже поднялась со скамейки. Теперь Добровольская и я стояли вровень, лицом к лицу. — Всё, что я обещала вам, это принять к сведению ваши слова. Это я сделаю. Но я по-прежнему хочу видеть мальчика. Можно?

Добровольская дёрнулась, с её лица схлынули краски, и в её глазах промелькнула целая гамма чувств, точно я напомнила ей о чем-то, о чем она сама никогда не прекращала жалеть и что очень хотела забыть. Но уже через секунду она сумела взять себя в руки, недовольно поджала губы и закрылась от меня самым надёжным щитом — маской опытного педагога.

— Хорошо, я его позову, — небрежно кивнула она. — На свидание с мальчиком у вас есть полчаса. Правила на стене, ознакомьтесь. Ждите здесь.

Она ушла, а я снова села на лавочку. Крутя в пальцах учебник, я даже не подозревала о том, что в ту минуту я раз и навсегда определила свой выбор.