Духовное знание для Хомякова «не есть дело разума пытающего, но веры благодатной и живой». Это происходит еще и потому, что «силы разума не доходят до истины Божией, и бессилие человеческое делается явным в бессилии доказательств». Хомяков считает, что и не освященный духом благодати может знать истину, но это знание «есть не что иное, как предположение более или менее твердое, как мнение, убеждение логическое или знание внешнее, которое с знанием внутренним и истинным, с верою, видящей невидимое, общего ничего не имеет». Более того, «Богу одному известно, имеем ли мы и веру». В этих словах Хомякова открывается действительная метафизическая глубина феномена веры.
Однако Хомяков критически относился к духовно-отшельнической аскетической традиции Православия, полагая, что она, заимствованная у «греков», приводит к тому, что «гражданин, забывая отечество, жил для корысти и честолюбия…»[697]
. Хомяков порицает любовь к аскетизму, но превозносит объединительную функцию Православия, становление Московского княжества даже путем жестокого подавления не согласных подчиниться (Новгород). Отшельническая традиция рассматривается им не как логический и естественный вывод из евангельских истин, но как вынужденная реакция на «упорные формы древности», «не способные принять полноту христианского учения». Данная традиция, продолжает он, лишь терпит общество, но не благословляет его, повинуется государству, где оно было, но не созидает его там, где оно отсутствует. Здесь Хомяков слишком однозначен и односторонен в суждениях.Вместе с тем он полагал, что человечество воспитывается религиею, но медленно: «Много веков проходит, прежде чем вера проникает в сознание общее, в жизнь людей, в соки и кровь. Грубость России, когда она приняла христианство, не позволила ей проникнуть в сокровенную глубину этого святого учения». Признавая «недостатки» восточного христианства, Хомяков все же отмечает, что оно чистотой учения «улучшило нравы, привело к согласию обычаи разных племен, обняло всю Русь цепью духовного единства и приготовило людей к другой, лучшей эпохе жизни народной». Вместе с государством, «представляющим нравственное и христианское лицо», воскреснет, считал Хомяков, и древняя Русь, полная сил живых и органических, сознающая себя.
К замечательным метафизическим сочинениям Хомякова относится работа «Церковь одна», написанная в 40-х годах XIX века. Здесь он развивает учение о церкви как организме («Теле Христовом»), скрепляющемся воедино Духом Святым. О вере Хомяков говорит, что ее благодать «неотдельна от святости жизни, и ни одна община, ни один пастырь не могут быть признанными за хранителей всей веры, как ни один пастырь, ни одна община не могут считаться представителями всей святости церковной». Сущность веры, как и Церкви, заключается в ее
Е. Н. Трубецкой отмечал заслугу славянофилов в том, что они «определенно поставили перед русским общественным сознанием вселенский христианский идеал
Идеи Хомякова оказались в русле сегодняшней православной «неопатристики». Кроме того, он оказался актуален и для западных вероисповеданий, особенно католиков[701]
, противопоставив Церкви как подобию государства с папой во главе Церковь как реальность Духа, что легло в основание конституции II Ватиканского Собора (1964). Таким образом творчество Хомякова реально послужило преодолению некоторых из расхождений, наслоившихся после схизмы 1054 года.