А&В. Бабочка

— Дэн! — она крикнула так сильно, что голос сорвался сам собой на пронзительный визг.

— Что?! Так задевает, что твоему дружку сдохнуть пожелали? Раз так, может, он тебе, родная моя, не друг вовсе, а любовник?!

— Ты опять?!

— А что ты мне прикажешь думать? Ты принимаешь его сторону, не мою! Поливаешь меня помоями! Одного не понимаю, почему ты обо мне такого мнения? Чем я это заслужил?!

— Действительно,

чем же ты это заслужил? Ты болен, Дэн! Такая ревность не нормальна! Такой уровень агрессии не нормален! Ты не контролируешь все свои действия! Ты мог это сделать. И более того, вероятно, ты это и сделал!

— Думай, как пожелаешь, — отрезал он и вышел из кухни.

Он направился в коридор и стал обуваться. Она поняла это по звукам. Надел, завязал шнурки, по своей привычке топнул ботинками. Снял куртку с вешалки, она зашуршала, застегнул молнию. Не прощаясь, открыл входную дверь и вышел, громко хлопнув дверью.

Слеза покатилась по щеке, за ней потянулась следующая. Она обхватила голову руками и громко заплакала. Когда струна лопается, она слишком уж больно хлещет по душе.

Спираль

«Все всегда повторяется» — грустно думал Венц, лежа на больничной койке. Ему уже приходилось переживать нечто подобное. Два года назад. Боль по всему телу точно такая же как после того случая.

Поначалу у них с его бойфрендом все было прекрасно: долгие прогулки, первый поцелуй, потом первый секс. Он был для него самым первым. Какие тогда были яркие чувства. Все новое, все такое неизведанное. Алкоголь, страсть, сигареты. Можно сказать, он совсем потерял голову, потому совсем не заметил, что под личиной прекрасного принца прятался садист. В тот день он пришел к нему в гости, все должно было быть как обычно: пару бокалов мартини, медленная чувственная музыка на фоне обязательно с азиатскими мотивами — его прихоть, сладкий запах зажжённых благовоний, гладкое шелковое постельное белье и медленный чувственный секс. А после того, как оба они кончат: разговоры в постели, просмотр какого-нибудь нового сериала или еще какое незатейливое времяпровождение. Таких вечеров у них было много. Но в тот день он был не в духе. С порога начал ему грубить, придираться ко всему, к тому, что он пришел на пять минут позже назначенного, или что волосы сырые после дождя, что выглядит «ущербно». В общем, изо всех сил старался его задеть. Поначалу он не придал этому значения. «Ну плохое настроение и что? После пары бокалов и моего тепла пройдет» — подумал он тогда. Какой же это было ошибкой. Он продолжил оскорблять и унижать его, а когда перешел черту, после которой Венц принял решение уйти, он ударил его по голове, в глазах потемнело, тело перестало слушаться, а сознание на время угасло. Когда очнулся, то понял, что связан, во рту кляп, а на теле больше нет никакой одежды. Лежал он в каком-то темном помещении, как позже оказалось, в его кладовке. Щека на полу, связанные руки подогнуты под себя, колени на полу, а задница сверху. Его любимый так же стоял без одежды, позади него и… Ничего в этом приятного не было. Никакой ласки, заботы, чувственности. Только боль, острая, пронзительная, обжигающая, словно раскаленный металл. Каждое его движение, касание отдавалось мучительной болью. Он пытался умолять его прекратить, но из-за кляпа вырывался лишь неразборчивый хрип. Все, что он мог делать — лишь беззвучно плакать. Когда это закончилось, он больно пнул его, от этого Венц завалился на бок. На всю свою жизнь он запомнил его улыбку в тот момент — широкую, во все тридцать два. Он ловил кайф от этого. Он издевался над ним с особой изощрённостью. Он выкручивал ему соски, тушил об него сигареты, выдирал ему волосы, забивал ему в руки гвозди, но особо излюбленной пыткой он находил засовывать в него всякие предметы. И чем больше — тем лучше. Это доставляло больше всего боли. Пытателя это заводило. Чем больнее ему было, чем больше он кряхтел и дрыгался в жалких попытках спастись, тем быстрее поднимался его член, тем тверже он становился. И вскоре избиение превращалось в изнасилование, а когда он кончал, он возвращался обратно к издевательствам. И так по кругу. Когда он уставал, он просто уходил, напоследок не забывая напомнить, что нужно быть послушным, иначе прикончат. И рано или поздно он возвращался.