А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

Это была картина, полная тепла и доверия, очень настоящая. Я сидел и смотрел, как она вырастает передо мной. В ней было уже забытое мной настроение. Безымянное чувство разочарования и восторга.

Дэн писал эту картину, а его жизнь шла под откос.

Накануне вечером в доме побывала полиция. Отец напился, кричал на Дэна и на его мать. Дэн треснул отца по голове гитарой от видеоигры, заперся у себя в комнате и позвонил в службу спасения.

Дэн ударил отца не в первый раз. И, наверное, не в последний. История продолжалась уже давно. Отец Дэна выливал вино в раковину и объявлял, что покончит с собой, а мать утешала его, униженного.

На все это было приятней смотреть, чем на то, что происходило раньше. С тех пор, как он начал «вступаться», отец прекратил бить мать. Но происходящее удерживало Дэна в доме, как в тюрьме.

Когда прибыла полиция, родители извинились и сказали, что у Дэна проблемы с психикой.

Лишь теперь, после семнадцати лет дружбы, я понял, в каком положении оказался Дэн.

Я спросил, знал ли кто-нибудь из его психологов, что он вырос в условиях домашнего насилия. Нет, они этого не знали. Для них он был одним из многих пациентов с «резистентным к терапии» тревожным синдромом. Неизлечимый.

Я спросил, понимает ли он, что не обязан жить дома. Дэн это понимал. Я сказал, что у него есть полное право заявить на отца, и пусть судьбу родителей решит закон. Это он тоже понял. Но Дэн имел право и никуда не заявлять. Родители позволяли ему страдать из-за их бед, так пусть теперь сами страдают.

Дэн повернулся к картине, потыкал кисточкой.

– Знаю, – сказал он.

Но сейчас важно было, что Дэн снизил дозу и более или менее упорядочил свою жизнь. По его словам, до тех пор он мало что мог сделать.

Мы посидели молча. Я снова засмотрелся на картину Дэна – мне казалось, что она куда реальнее действительности. Что бы я ни сказал, я знал, что Дэн об этом уже думал. Не было никакой вытесненной травмы, не было переплетений нейронов, нечего было распутывать. Была простая ситуация и такие же простые альтернативы.

Дэн не собирался ни защищать свои права, ни даже соблюдать существующие нормы морали. Он не хотел, чтобы родители на пороге старости засели каждый в своей квартире. Еще он не хотел, чтобы мать сломалась из-за того, что они так и живут вместе. Он хотел выхода. К сожалению, этого выхода не могли дать ему ни первичный крик, ни психоделическое растворение эго, ни нирвана с ее просветлением.

Дэн был в сложной ситуацию, а ситуация была в нем.

Было бы легко сказать, ссылаясь на историю Дэна и ей подобные, что современная нетерпимость к неопределенности совершенно неважна, нас должны интересовать только конкретные формы угнетения. Возможно, такое объяснение и имеет под собой основания, но оно не способствует пониманию тревоги. В случае Дэна кое-что, при прочих равных, могло бы ему помочь: он мог бы перестать воспринимать свою тревожность как болезненную.

Ему пришлось бы воспринимать тревогу именно как тревогу, как приемлемую реакцию на неприемлемую ситуацию. Кто-то должен был помочь ему осознать, что это не его

тревога, не его личная проблема; что в каком-то смысле похвально, конечно, что он взял на себя такую ответственность за свою семью, но он здесь не единственный дееспособный человек, которого в таких обстоятельствах нужно лечить и чье поведение нужно подвергать анализу. За пятнадцать с лишним лет Дэн усвоил противоположное. Психиатрия не смогла установить с ним искренних отношений, зато старательно занималась, образно говоря, вивисекцией, пока от Дэна не осталась никак не связанная с обстоятельствами его жизни картонная фигурка.

Во время этого процесса Дэн не был просто наблюдателем. Он мог изложить ситуацию людям, которые обязаны были ему помочь, мог отказаться от лечения. Вместо этого он выбрал совершенно ошеломляющий путь, который я, до того, как начал работать над этой книгой, считал свойственным только ему. Дэн выбрал страдание Христа, хотя и без удовлетворения, которое мог бы чувствовать, ощущай он себя Спасителем. Его история осталась скрытой от мира (даже слова о ней безличны, как он сам), похороненной под небывалой толщины напластованиями предположений о генетической предрасположенности, серотонине, дофамине, стрессе и так далее.

У Дэна, которого психиатры как только ни лечили, развились отдельные проблемы, связанные с тревожными переживаниями. Они полностью соответствовали критериям сразу нескольких диагнозов, и это сбивает с толку. Так что если говорить о его случае только как о проявлении медикализации, то яснее он не станет. В каком-то смысле ситуация Дэна была проще многих других: в ней имелся конкретный повод для тревоги. Но психические проблемы Дэна были реальными. Он принадлежал к огромному числу людей, которые видят опасность, пытаются нейтрализовать риск и в процессе наблюдают, как тревога порождает еще большую тревогу.

Обычно такое осознавание опасности объясняется человеческой эволюцией и инстинктом самосохранения. Я предложу пару других объяснений.