А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

С тех пор Вебер в личной переписке подвергал работу непреклонной критике. В ряде писем друзьям он предостерегал их от умственного переутомления, которое неизбежно ведет к нервному срыву. Очень часто все заканчивается самоубийством, писал он.

В письме социологу Роберту Михельсу он дает подробные указания, как действовать, если тот хочет избежать болезни: «Прекратить читать лекции за границей, исключить любую связанную со стрессом работу; каждый (каждый) вечер отправляться спать в 21.30, летом две недели провести расслабленно, без книг (вообще без книг) в одиночестве, в немецком лесу (полный пансион: 3–4 марки), и через год ты поймешь, с какой работоспособностью/капиталом ты сможешь двигаться дальше»[197].

Со временем чувство пробуждения привело к еще более сильной потребности в контроле. Особенно упорной оказалась идея о том, что дневная стимуляция ночью оборачивается бессонницей. Дневной «стимуляцией» могло выступить что угодно, от глотка свежего воздуха до встречи с друзьями. Вебер вел подробнейшие расчеты. Прогулка в лесу стоила ему трех четвертей ночи. Тост, провозглашенный на свадьбе сестры, обошелся бы ему в три ночи (что и стало причиной того, что на свадьбу он не поехал). Вебер восторженно описывал жене, как кто-то навестил его в Риме, куда он давно уже бежал от немецкой зимы, но при этом жаловался на «счет, по которому тебе всегда приходится платить ночью»[198].

Этими расчетами, огромным количеством снотворного и брома, который в то время обычно прописывали в качестве успокоительного, Вебер пытался подправить свое существование. Много позже он пожалуется, что все в его теле, включая и чувства, было ему чуждо. Единственное, на что он полагался, – это на свой «холодный, как лед, мозг»: «Годами это ведерко со льдом было моей последней надеждой, оно одно оставалось „чистым”, когда демоны играли со мной и я был болен (а может быть, и до того)»[199].

К сожалению, Вебер далеко не сразу понял, что мозг сумел одурачить его гораздо более жестоко, чем демоны и нервы, вместе взятые.

Пониманию этого суждено было оставить след в социологических работах Вебера. В его рассуждениях об обществе то и дело встречается идеальный типаж – современный, похожий на робота с мозгами человек, фанатично верящий в любые научные идеи.

Важно, однако, что Вебер не был врагом науки. Он до последнего видел свое призвание в науке – науке, к которой неприменима оценка. И все же рассматривал ее как «бессмысленную». Наука претендует на то, чтобы объяснить мир, но не может ответить на самые важные для людей вопросы, а именно: «Что нам делать? Как нам жить?»[200]

В конце жизни Вебер в публичной лекции спрашивал: «Кто сегодня, кроме некоторых „взрослых” детей, которых можно встретить как раз среди естествоиспытателей, еще верит в то, что знание астрономии, биологии, физики или химии может – хоть в малейшей степени – объяснить нам смысл мира или хотя бы указать, на каком пути можно напасть на след этого „смысла”, если он существует?»

В этом выступлении Вебер продвигает тезис о том, что в современном обществе человек и мир все больше дистанцируются друг от друга. Крестьянин прежних времен видел себя вписанным в такой жизненный цикл, где цель жизни дана от рождения; современный же человек живет в вечном накоплении – богатства, знаний, рисков и проблем – в котором ему не за что зацепиться. Он может быть «ведомым по жизни», но не может быть «наполненным ей», и так как в конце жизни у человека нет чувства, что он выполнил свою задачу, то и смерть он может воспринимать только как что-то бессмысленное[201].

Это отсутствие смысла просматривается не только в экзистенциальных вопросах о том, что нам делать и как устроить свою жизнь. На более глубоком плане мир уходит, становится нам недоступен, поскольку мы как индивиды все меньше понимаем его. Вебер приводит в пример человека, который ведет машину по дороге. Мы, как правило, – если только мы не автомеханики – не очень-то знаем, как автомобиль приводится в движение, да нам и не нужно этого знать. Мы крутим руль и надеемся на помощь специалиста, если потребуется ремонт; точно так же мы сами можем помочь другим, когда дело касается какой-нибудь узкой области нашей специализации. Наши познания в чем-либо очень и очень малы.

«Дикарь знает гораздо больше»[202],– говорит Вебер.

Многие не понимают этого аспекта расколдовывания. Расколдовывание не означает, что нам откроется правда, после чего мы с абсолютной уверенностью сможем отрицать существование богов или одушевленность природы. Оно не означает, что мы узнаем хоть что-нибудь о жизненных условиях, в которых мы существуем.