А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

С другой стороны, были и те, кто указывал, что причинно-следственная связь кризисов и смертности не столь очевидна. Часто во время тяжелых кризисов, как я уже упоминал, отмечали падение смертности: уровень стресса снижался, а несчастные случаи происходили реже. Согласно некоторым исследованиям, наше здоровье страдает именно в периоды активного экономического роста, поскольку мы больше работаем и больше загрязняем окружающую среду. Однако подобные взаимосвязи, по-видимому, работают не для всех кризисных периодов и этапов экономического роста. Так как же эксперт может знать, когда причинно-следственная связь существует, а когда – нет?[276]

Независимо от того, сколько умов трудится над взвешиванием рисков и их взаимной оценкой, обычно мы начинаем видеть причинно-следственную связь лишь задним числом. Так, после терактов 11 сентября в аэропортах по всему миру ввели меры безопасности, целью которых было спасение человеческих жизней. Как следствие, билеты подорожали, а рейсы стали задерживаться чаще. Многие из тех, кто раньше летал на короткие расстояния, пересели в машину. Поскольку езда на автомобиле сопряжена с бо́льшим количеством рисков, чем путешествие самолетом, число дорожно-транспортных происшествий со смертельным исходом выросло. По оценкам, через десять лет после 11 сентября 2300 американцев погибли на дорогах вследствие усиленных мер авиабезопасности. Погибших на дорогах оказалось почти столько же, сколько жертв терактов. Неудачные последствия попыток справиться с рисками могут быть и более явными, что можно констатировать на примере эпидемии холеры, разразившейся в 1991 году в Перу. Более 700 000 человек заболели и тысячи умерли после того, как правительство решило прекратить хлорирование питьевой воды. Причина – обнаружение у хлора умеренно канцерогенных свойств[277]

.

Несчастья такого рода еще не привели к переоценке нашего подхода к риску. Иногда в научной среде ведут дискуссии об охранной функции риска, но политики утверждают, что мы должны тщательно отслеживать потенциальные опасности. Вместо того, чтобы попробовать относиться к окружающему миру как-то иначе, нам следует как можно лучше контролировать риски, а также риски, возникающие, когда мы стремимся этих рисков избежать. Это «следует» не основано на расчетах или научных данных; так нам велит культура.

Оптика риска

Риск меняет наше восприятие мира. Для человека с ожирением жир на животе – это не просто скопление плоти. Жир указывает на нашу суть, он демонстрирует, кто мы на самом деле. Жир всегда имел некоторое символическое значение, но то, как он обрастает смыслами в наши дни, могут объяснить только связанные с ним риски.

Жир является достаточным основанием для того, чтобы близкий родственник, врач или прохожие на улице сочли себя вправе выносить суждения о вашем образе жизни. Жир оказывает влияние на то, как к вам относятся другие и что думаете о себе вы сами. Он создает оптику для восприятия[278]

.

Не имеет значения, насколько что-то вероятно или опасно. На протяжении всей истории люди, похоже, больше беспокоились о том, что вызывало у следующих поколений смех, одновременно глядя сквозь пальцы на действительно серьезные вещи.

В конце XIX века у жителей Швеции причин для тревоги было более чем достаточно. Люди умирали в нищете. Средняя продолжительность жизни едва достигала пятидесяти лет. Страну опустошали эпидемии. Примерно каждый пятый ребенок умирал, не дожив до своего пятого дня рождения. Бедняков косила «голодная лихорадка». Право голоса имели лишь самые богатые члены общества. Все больше людей становились бродягами, чтобы впоследствии быть приговоренными к принудительным работам. За самые тяжкие преступления отрубали голову[279]

.

И все же многих заботили другие проблемы.

В книге – бестселлере 1905 года «Семейная жизнь мужчины» шведский врач и политик Вильгельм Вретлинд приводит письма, которые писали ему, надеясь на помощь, мужчины. Такое ощущение, что этих людей совершенно не трогает окружающая их смерть. Они думают о другом. Одного человека, например, мучает его привычка семнадцатилетней давности. Мужчина опасается, что «порок» подорвал его здоровье, и наблюдает у себя бесчисленные симптомы: «частые ночные поллюции», «слабость и потерю веса», «вялую дефекацию» и «нервные симптомы».

Мужчине, по его словам, почти тридцать пять, но он никогда не был женат и не вступал в половую связь с женщиной. Как и многие другие мужчины того времени, он опасается, что из-за своего безответственного поведения утратил способность к половому акту. Он хочет восстановить телесное здоровье, но не знает как. Водные процедуры? Бромид натрия? Гимнастика? Операция? Ему трудно даже писать о позоре, который он навлек на себя. «Порок онанизма» – вот все, что он в состоянии сказать[280].