А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

Хелене казалось, что она совершила насилие. Из-за истории со свинкой и разных ассоциаций она все лето не могла отделаться от мысли, что в глубине души она извращенка. Лишь после того, как Хелена, у которой голова шла кругом от тревоги, поделилась своими мыслями с подругой, они ее покинули.

Такого облегчения не смогла дать ей даже психолог, к которой Хелена обратилась за помощью по поводу своей шизофрении – если у нее была шизофрения.

– В начале каждой сессии я говорила ей: по-моему, я шизофреничка. А потом спрашивала: как вы считаете? Она отвечала: «Хелена, вы не шизофреник. Но вы запутались». И так каждый раз.

Время шло. Прогресса не было. Хелена не могла отделаться от мысли, что она шизофреничка, как бы психолог ни уверяла ее в обратном. Телесной болезнью управлять невозможно. Но при душевной болезни в зону риска попадали уже мысли и чувства.

Через полгода Хелена задала свой обычный вопрос: «Я – шизофреник?»

Психолог с отчаянием смотрела на нее.

«Не знаю, Хелена. Не знаю».

Как будто страх сойти с ума сделал Хелену сумасшедшей.

«Я» как риск

– Нет никакой любви. Эдипов комплекс есть. Страх кастрации. Влечение. Импульсы. Навязчивые мысли.

В голосе Анни печаль. Вот уже почти сорок лет как она живет с этой правдой.

– Нет любви – вот что меня поразило. И главное – нет бескорыстной любви. Настоящей любви, без желания доминировать, манипулировать, ранить или просто получать удовольствие от секса. Такой любви не существует.

В детстве Анни была очень одиноким ребенком; она даже предпочитала сидеть дома с родителями, чем играть с другими детьми. Причины предпочитать одиночество у нее имелись. Ничего особенного, просто она не хотела о них распространяться.

В конце концов родители Анни встревожились и отправили ее к психиатру; ей тогда было двенадцать лет. Решение само по себе правильное, как теперь думает Анни.

– Они сделали то, что должны были сделать. – Анни медленно произносит эту фразу по-французски, чтобы я смог ее понять. – Родители помогли мне поговорить с психиатром, чтобы я меньше тревожилась. Только вот в то время ничего, кроме психоанализа, практически и не было.

Дело происходило в Париже, в конце 1980-х годов. Когда Анни пришла к психиатру в первый раз, в приемной напротив нее сидели три человека. Анни заметила, что у них какой-то свой язык.

– Они как будто говорили на тайном языке. То, что говорили они, и то, что говорила я, явно значило разное.

Было решено, что Анни станет посещать сеансы психоанализа. Ей, ребенку, хватит и двух раз в неделю.

Анни вспоминает, какими болезненно мучительными были первые сеансы. Психоаналитиком оказалась красивая женщина лет тридцати-сорока. Стройная, с прямыми гладкими волосами. Анни напрасно ждала, что женщина как-то начнет разговор или хотя бы спросит девочку, как та себя чувствует. Психоаналитик молчала.

Эти длинные безмолвные минуты вводили Анни в состояние ступора. Слова застревали в горле. Ладони становились влажными от пота.

Спустя несколько исполненных нерешительности месяцев Анни поняла, что делать. Она начала готовиться к каждому сеансу. Запоминала свои наблюдения в школе, рассказывала, что произошло в классе. Время от времени делала паузу, чтобы психоаналитик могла вставить свой комментарий. Со временем Анни начала с нетерпением ждать этих бесед. Сеансы психоанализа походили на тренировку для ума. Анни нравилось рефлексировать, сомневаться в себе и понимать, почему другие поступают так или иначе. Когда Анни подросла и начала читать взрослые книжки, то обрела в лице своего психоаналитика великолепного собеседника. Анни взяла в библиотеке пару книг Зигмунда Фрейда; прочитанное показалось ей убедительным. Поняла она, конечно, не все, но то, что написанное понятно ее психоаналитику, определенно внушало уважение.

– В то время на мир смотрели сквозь призму психоанализа, это проявлялось даже вне терапии. И сегодня в повседневном языке есть слова и выражения, которые свидетельствуют о наследстве психоанализа. Эдипов комплекс, комплекс кастрации, дети с извращенными наклонностями. Помню, мы еще в школе узнали, что дети склонны к извращенному полиморфизму, потому что есть оральная стадия, анальная стадия и так далее.

Анни находилась в самом центре разоблачения всяких тайн. Но о своем одиночестве она не говорила. Нет; она наблюдала, как оно усугубляется. Анни нашла новые причины для тревоги, и у нее развились фобии, среди которых была и социофобия, как ее тогда называли. Анни казалось, что она не в состоянии не только играть с одноклассниками, но и просто смотреть им в глаза.

Ее психоаналитика это не интересовало. Вопросы о том, как Анни себя чувствует, так и не прозвучали. Красивую женщину, казалось, все меньше интересовала ее подопечная. Взгляд стал почти отсутствующим. С каждой выкуренной ею сигаретой туман в кабинете сгущался.

Анни вдруг подумала, что вообще-то она пришла сюда за помощью. Разве не следует возпользоваться этой возможностью?