Агнесса из Сорренто

История средневековой Флоренции, республики, окруженной со всех сторон врагами, свидетельствовала о том, как пышно могли бы расцвести природные свойства итальянского характера на плодородной почве свободы. Флоренция была городом поэтов и живописцев. Ее политики, ее купцы, обычные ее ремесленники и даже монахи ее обителей были проникнуты одним духом. Флорентийцы на пике могущества своего города были людьми серьезными, несуетными, склонными к размышлениям о возвышенных предметах. То, что пуритане Новой Англии осуществили сурово и непреклонно в своем учении и в самой своей жизни, эти изначальные пуритане Италии воплотили в поэзии, живописи и ваянии. Они построили свой собор и свою колокольню, подобно тому как иудеи во время оно возвели храм с благоговением и страхом Божиим, дабы в этих прочных, величественных сооружениях увековечить Божественную славу и величие. Нынешний путешественник, посещающий церкви и монастыри Флоренции, а также музеи, где хранятся немногие дошедшие до наших дней блекнущие и увядающие образцы раннего религиозного искусства, если он хотя бы в малой степени наделен эстетической чувствительностью, поневоле ощутит свойственную им глубокую серьезность, торжественность и пронизывающее их религиозное рвение. Они представляются не столько картинами, предназначенными украшать жизнь земную, сколько красноречивыми живописными повествованиями, посредством которых вдохновляемые пламенной верой души старались проповедать истины невидимого мира глазам неученого большинства. Несмотря на все недостатки перспективы, палитры и рисунка, присущие детству и отрочеству искусства, нельзя не почувствовать, глядя на эти полотна, владевшую их благородными создателями страстную жажду выразить идеи терпения, смирения, самоотверженности, а также выйти за пределы низменного земного существования, достигнув того, что не по силам смертным.

Ангелы и небожители на этих старинных, исполненных величия и торжественности картинах столь же отличаются от розовеньких пухленьких купидонов или прелестных смеющихся детей Тициана и Корреджо, сколь проповеди Джонатана Эдвардса – от любовных песен Тома Мура[88]

. Эти пророки кисти и карандаша некогда создавали образы сияющих, царственных созданий, по-мужски сильных и по-женски нежных, устремляющихся с небес к смертным, облаченных в колеблемые ветром прекрасные одеяния и, судя по той легкости, с которой они целыми сонмами парят в воздухе, неподвластных силе земного притяжения, неумолимо влекущей вниз все материальные тела. Венчает ли их чело утренняя звезда, держат ли они в длани своей лилию или меч, – все они без исключения наделены могуществом и таинственностью, всем им свойственно то достоинство и душевный покой, что говорят о происхождении куда более благородном, чем наше собственное. Вполне можно вообразить, как такое создание, безмятежное, величественное, спокойное, размеренным шагом проходит сквозь стену грубого земного жилища, не потревожив даже изящно ниспадающих складок своего одеяния и не разнимая рук, тихо сложенных на груди. Не случайно блестящий современный искусствовед и писатель сказал об этих старинных художниках: «Многие картины – это нарочитые, показные живописные излияния автора, очевидные, перенесенные на холст сильные и энергичные высказывания, в действительности лишенные смысла и пользы, тогда как ранние опыты Джотто и Чимабуэ – это пламенные пророческие послания, исходящие из уст лепечущих младенцев»[89].

Однако в описываемое нами время Флоренция уже миновала периоды изначальной религиозной и республиканской простоты и быстро приближалась к своему падению. Гений, энергия и пророческий энтузиазм Савонаролы действительно отчаянно пытались удержать ее на грани пропасти, но одному человеку не под силу остановить целое поколение, самозабвенно стремящееся к краю бездны.