Агнесса из Сорренто

– «Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное? Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его: „Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их“. Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им»[94].

По мере того как один голос за другим подхватывал мелодию, рос и укреплялся торжественный восторг, и все присутствующие, клирики и миряне, присоединялись к процессии и затягивали гимн. Посреди безумного воя, гула и грохота, стука топоров, грома таранов, пробивающих каменные стены и ворота, вздымалась и опадала эта протяжная волна величественного, торжественного звука, то заглушаемая воплями толпы, то доносящаяся ясно и отчетливо, подобно голосам избранников Божьих в море жестокой, суетной, посюсторонней, конечной жизни.

Облаченная в белое, торжественная процессия проследовала далее, под взглядами запечатленных на картинах святых и ангелов, казалось улыбавшихся им со стен в золотистых сумерках. Они вошли в ризницу, где величественно и спокойно, сохраняя самообладание, в последний раз облачили своего отца и настоятеля в требуемые обрядом священнические одеяния, а потом, по-прежнему с пением псалмов, двинулись вслед за ним к главному алтарю, где склонились в молитве. И каждый раз, когда адские вопли и взрывы шума на мгновение смолкали, слышалось возвышенное, отчетливое, печальное пение, в котором сливались голоса, возвещающие: «Спаси народ Твой и благослови наследие Твое»[95]

.

Ни к чему повторять в подробностях то, что сообщает нам история о событиях этой трагической ночи: как наконец были выломаны двери, как ворвалась в монастырь обезумевшая толпа, как горожане, и друзья, и даже, когда боевой дух и воинственность превозмогли в их душе религиозные убеждения, многие монахи стали доблестно сражаться, используя факелы и распятия с целью, для которой они вовсе не предназначались изначально.

Яростнее всех среди сражающихся бился Агостино, трижды отбрасывавший толпу, когда она пыталась прорваться к клиросу, где до сих пор молились Савонарола и его ближайшие друзья. Отец Антонио также выхватил меч из рук убитого и принялся наносить нападающим удары с отвагой и пылом, непостижимыми для того, кто не подозревает, какая сила пробуждается в нежных натурах, когда опасность угрожает предмету их любви и преданности. Монах-живописец сражался за своего учителя с тем же слепым отчаянием, с которым женщина защищает колыбель своего дитяти.

Все тщетно! Уже за полночь приходит весть о том, что вокруг монастыря выставили пушки, готовясь обрушить стены обители, и городские чиновники, до сих пор и пальцем не пошевелившие, чтобы остановить беспорядки, посылают Савонароле приказ сдаться вместе с двумя наиболее деятельными и энергичными его сторонниками, фра Доменико Пешией и фра Сильвестро Маруффи, ибо это якобы единственное средство предотвратить уничтожение всего ордена. Власти ручаются, что жизнь его не подвергнется опасности и что он беспрепятственно сможет вернуться в монастырь, чему он, разумеется, не верит: тем не менее он чувствует, что пробил его час, и сдается.

Свою судьбу он готовился принять с торжественной, размеренной и методичной величавостью, свидетельствующей о том, что он ощущал приближение последнего акта своей жизненной драмы. Он созвал свою несчастную паству, которая вот-вот будет рассеяна, и обратился к ней с последним отеческим советом, ободрением и утешением, закончив речь свою любопытными словами: «Смысл жизни христианина – в том, чтобы творить добро и претерпевать зло». «С радостью иду я на этот брачный пир», – произнес он, уходя из церкви, дабы завершить последние дела перед принятием скорбной участи. Он и его обреченные друзья исповедались и причастились, а после отдались в руки тех, кто, как он ясно ощущал своей пророческой душой, пришли увести его на пытки и казнь.

Сдаваясь на милость врагов, он промолвил: «Поручаю заботам вашим сию паству мою и этих добрых граждан Флоренции, что поддерживали нас», – а потом, еще раз обратившись к монахам, добавил: «Ничего не бойтесь, братья. Господь непременно усовершенствует дело рук Своих. Останусь я в живых или умру, Он призрит на вас и утешит вас».

В этот миг в задних рядах собравшихся раздался шум борьбы и послышался голос отца Антонио, жалобно выкрикнувший:

– Не удерживайте меня! Я пойду вместе с ним! Я должен пойти вместе с ним!

– Сын мой, – отвечал Савонарола, – напоминаю о принесенном тобой обете послушания и приказываю не ходить со мной. Ради любви Христовой суждено умереть мне и брату Доменико.

С этими словами в девятом часу вечера он переступил порог монастыря Сан-Марко.

Когда его уводили, раздался скорбный, печальный голос молодого послушника, которого Савонарола особенно любил и который теперь протянул к нему руки, плача и крича:

– Отец мой! Отец! Не оставляйте нас в беде!

Тут настоятель на мгновение снова повернулся и промолвил:

– Помощь подаст вам Господь. Если мы не увидимся в этом мире, то, несомненно, встретимся на небесах.