– Ах, милая святая Агнесса, сжалься надо мною! Я бедная, невежественная девица и была введена в тяжкий грех, хотя и против своей воли. Я изо всех сил старалась поступать достойно; помолись за меня, дабы я, как и ты, преодолела все соблазны. Попроси доброго нашего Господа отпустить тебя со мною в это паломничество и избавь нас от всех злодеев и нечестивцев, что жаждут причинить нам зло. Попроси Господа уберечь меня от греха, подобно тому как уберег Он твое тело и душу в тягчайших испытаниях, сохранив их в чистоте, словно лилию! Я люблю тебя всем сердцем, взгляни на меня, веди меня!
В те дни подобные обращения верующих к прославленным святым были приняты в Христианской церкви. Они не причислялись к церковным обрядам, как не считается церковным обрядом сходное доверительное признание любимому и уважаемому другу, еще пребывающему в посюстороннем мире. Среди гимнов, сочиненных Савонаролой, есть один, обращенный к Марии Магдалине, которую почитал он особо пылко и ревностно. Великая истина, заключающаяся в том, что Бог не есть Бог мертвых, но живых[85]
, чтоЕсли религиозный восторг, вызываемый этими невидимыми друзьями, принял преувеличенные формы и нашел воплощение в славословиях, которые пристали одному лишь Богу, то в подобном чрезмерном почитании можно увидеть всего-навсего свойственный пылкой итальянской натуре энтузиазм, душевный подъем, порождаемый видимыми предметами любви. Итальянцы всегда склонны превращать любовь в религиозное поклонение, а экзальтированные поэтические хвалы, которыми осыпали своих земных возлюбленных стихотворцы, обретают подчеркнутую силу и глубину, по праву положенные лишь Единственной, Абсолютной, Вечной Красоте. Даже сочинения Цицерона свидетельствуют о том, что эта страстная, граничащая с религиозным поклонением любовь – отнюдь не отличительная особенность нынешнего времени. Потеряв дочь, которую безгранично обожал, он не находит себе иного утешения, кроме как воздвигнуть храм, посвященный ее памяти, и тем самым едва ли не обожествить ее, подобно тому как ныне это происходит с экстатически почитаемыми святыми.
Агнесса встала с колен и, опустив глаза долу и продолжая шептать молитвы, направилась к чаше со святой водой, установленной в полутемном углу, куда свет проникал через витраж на окне, играя золотистыми и фиолетовыми отблесками. Внезапно в сумраке послышался шорох одежд, и рука в перстнях поднялась над чашей, протягивая ей святую воду на кончике пальца. Этот общепринятый в ту пору жест христианского братания Агнесса приняла едва ли механически, дотронувшись своим тоненьким пальчиком до протянутого ей перста и сотворив крестное знамение, и тут только подняла глаза на любезного прихожанина. Постепенно она очнулась от благочестивых грез, пришла в себя и обнаружила, что перед нею стоял кавалер! Он сделал было шаг в ее сторону, с сияющей улыбкой на лице, однако она побледнела, словно увидела призрак, и, обеими руками отталкивая от себя наваждение, слабым голосом произнесла: «Уходите, уходите!»; повернулась и безмолвно, подобно солнечному лучу, проскользнула по приделу, присоединившись к бабушке, которая как раз выходила из исповедальни с угрюмым и хмурым видом.
Старухе Эльзе велено было отправиться в паломничество вместе с внучкой, и она приняла эту епитимью с таким же тщательно сдерживаемым негодованием, с каким всячески демонстрирующий свою набожность процветающий финансист с Уолл-стрит принимает приглашение на продолжительную церковную службу на пике делового сезона. Само собой, паломничества – деяния благочестивые и богоугодные – она была доброй христианкой и не могла этого отрицать, – но ей-то зачем навязывать эти благочестивые и богоугодные деяния? Немало нашлось святых, которым такие странствия приходились по вкусу, а люди могли войти в Царствие Небесное и без всяких паломничеств, ну, пусть без особой торжественности, скромно, но Эльза не слишком-то стремилась снискать славу на небесах.
– Ну что, теперь ты довольна? – напустилась она на Агнессу, без особой нежности хватая ее за руку и увлекая за собой. – Из-за тебя меня послали в паломничество. Придется мне теперь растрясти мои старые кости по всем холмам между Сорренто и Римом, а кто присмотрит за апельсинами? Их же воры оборвут без остатка.
– Бабушка… – начала было Агнесса умоляющим тоном.