Елизавета Ивановна?! Так официально и так больно. Ведь ещё не так уж и давно звали Лизанькой.
С тех пор мать перестала отговаривать Полину от сцены. Ведь выход-то какой? Выбора, то и нет, как выяснилось. Тут успехи, хоть и небольшие, но твёрдые, а где найти другую профессию?
Единственное, что беспокоило, справится ли? Вот подрастёт, и восторги по поводу игры ребёнка сразу исчезнут.
— Может, всё-таки всё у неё получится? — с надеждой говорил Антип Григорьевич.
— Хорошо бы, — отвечала Елизавета Ивановна. — Да вот только изящности ей не хватает. А этакая вот и некрасивая, и нерасторопная, она разве что для комических ролей сгодится…
Ну а куда же ещё её девать? Конечно, сосед-семинарист дал ей большие знания, такие знания, что и детей бы могла учить. Да ведь не обладала ни методикой преподавания, ни системой. Разве что в прислуги пристроить. Но как-то это не укладывалось в голове — всё же сама-то Елизавета Ивановна актриса. А это ведь ранг иной. Это ведь творчество. Во второй половине XIX века отношение к служителям Мельпомены стремительно менялось.
Да и сама Полина, едва мать заикнулась о работе прислугой, разволновалась необыкновенно, словно предложили ей что-то безобразное, отвратительное.
А тут подвернулись гастроли. Елизавета Ивановна согласилась играть пожилых женщин, на всё согласилась, лишь бы, во-первых, поправить материальное положение семьи, ну а во-вторых, хотя это можно бы и на первое место поставить, дать возможность дочери поближе познакомиться с профессией актрисы.
Антрепренёр, который организовывал гастроли, выслушал Елизавету Ивановну, которая просила взять дочь на детские роли, причём взять на первое время просто так, бесплатно. И оклад назначить, если будет из неё толк.
Отчего не взять? Взяли. Несколько месяцев четырнадцатилетняя Полина работала бесплатно, и работала настолько самоотверженно, что завоевала уважение руководства. В результате через четыре месяца дармовой работы ей всё же положили ежемесячный оклад 18 рублей, а это в ту пору не так уж и мало, особенно для подростка.
Кто придумал во время гастролей в Рыбинске после целой череды водевилей и мелодрам взяться за серьёзную драму писателя и драматурга Алексея Феофилактовича Писемского «Горькая судьбина»? Рискованный шаг, ведь драмы буквально провалилась и в обеих столицах, и в ряде других городов.
Елизавета Ивановна играла в пьесе второстепенную роль, а Полина постоянно бывала на репетициях, не раз прочитала пьесу и многие роли, а особенно главную, знала наизусть. Она старалась повторять после репетиций действия опытных актрис и при этом искать что-то своё. Что ж, если нет возможности учиться у выдающихся педагогов в Театральном училище, надо выходить из положения самостоятельно.
Она ни о чём не думала, ни на что не рассчитывала, просто играла, играла в перерывах после репетиции, вызывая на первых порах улыбки. Даже режиссёр заметил это и похвалил:
— Ну вот… Готовая Лизавета! — Назвал он имя главной героини пьесы.
Настал день премьеры.
С утра весь театральный коллектив был в волнении. Ведь все, конечно же, знали о прежних неудачах пьесы. И вдруг как удар грома. Прибежал посыльный и сообщил, что исполнительница главной роли — роли Лизаветы заболела, причём болезнь закрутила так, что нечего и думать о выходе на сцену. Все пришли в ужас. Срыв премьеры?! А билеты проданы!
Режиссёр воскликнул:
— А где Полина Стрепетова? Срочно пришлите ко мне!
Полина прибежала, ещё ничего не подозревая.
— Ну, Полинушка, на тебя смотрит весь коллектив театра. Выручай!
— Как выручать? Чем?
— Сегодня будешь играть Лизавету. Сможешь?
И ответ без колебаний:
— Смогу!
Первая серьёзная роль. На протяжении всего спектакля Полина была в напряжении и полном сосредоточении всех своих сил. Она помнила многое из игры актрисы, даже интонацию голоса. Но повторяла далеко не всё. Какая-то сила внутри неё заставляла делать не так, делать иначе — иначе говорить, иначе передвигаться по сцене, делать иные жесты.
И вот наконец завершён последний акт. Занавес закрывается. Полина стояла едва живая. Рядом, тоже едва живая, её мать Елизавета Ивановна, другие актрисы и актёры.
За полотном занавеса тишина. Мгновение, другое, третье. Говорят, время может растягиваться и сужаться. Тут оно растянулось. И… мощный гром аплодисментов взорвал зал, да так, что, казалось, закачались люстры, а может, они и действительно закачались.
Занавес открылся. Поздравления, цветы. И снова зашуршало полотно, отрезая артистов от публики, но шум не утихал.
— Лизавету! Лизавету! — требовали зрители, ещё не запомнившие имени юной исполнительницы, пока никому практически неизвестной.
А потом были поздравления коллег, и вскоре посыпались рецензии. В одной из них была первая серьёзная похвала: