И тут же мелькнула у меня лукавая мысль: «Не вам
ли, Александр Александрович, принадлежат стихи:
Печальная доля — так сложно,
Так трудно и празднично жить,
И стать достояньем доцента,
И критиков новых плодить!
А сейчас вы сами пожаловали в лапы доцента и доволь
ны тем, что он изучает ваше творчество».
Но, конечно, в словах Блока не было и тени тщесла
вия. Уже во второй раз (в первый раз это было на читке
«Возмездия») я имел случай убедиться, что он глу
боко ценит внимание к его поэзии, сочувствие и понима
ние читателей. Этим и была вызвана его удовлетворен
ность при виде моих пометок на полях его стихов. А в
распоряжение доцента он предоставил себя, несомненно, из
уважения к науке, из чувства долга, как и за несколько
дней до того, когда он терпеливо отвечал на мои вопросы,
но на этот раз, может быть, также и из любопытства.
В выборе стихов для записи Блок проявил большую
разборчивость. Он отказался читать «Вольные мысли»
(пятистопный нерифмованный ямб), «Она пришла с
мороза» (свободный стих), «Двенадцать».
— Я не знаю, как это надо ч и т а т ь , — объяснил он.
(Через несколько месяцев, в январе 1921 года, он запи
сал в своем дневнике: «Научиться читать «Двена
дцать» 3.)
И на мою просьбу прочитать то или иное стихотво
рение он не раз отвечал:
— Лучше я прочту вот э т о , — и выбирал какое-ни
будь другое стихотворение из того же цикла («Ведь сти
хи — кровные дети поэта, и хоть некоторые из них он
должен до боли л ю б и т ь » , — писал он в одной из ранних
статей 4 ) .
Читал он наизусть, но на всякий случай держал пе
ред собой книгу.
Так было прочитано шестнадцать стихотворений. Зна
чительную часть их я сейчас же воспроизвел.
— Как странно слышать свой г о л о с , — сказал Б л о к , —
слышать извне то, что обычно звучит только внутри!
356
— И какое же впечатление произвел на вас ваш
голос?
— Я бы сказал: тяжелое впечатление. Нельзя голос
отделять от живого человека...
Такие высказывания мне приходилось не раз слышать
и от других поэтов, которых я з а п и с ы в а л , — именно от
тех, которые не смотрят на свои выступления как на
художественное творчество. Совсем недавно, через сорок
с лишним лет после того, как я беседовал с Блоком, на
эту тему написала стихотворение Белла Ахмадулина... 5
— Ну, что вы скажете о моей читке? — продолжал
Блок.
— Удивительно, как вы достигаете такого большого
художественного эффекта, совершенно не меняя силы
голоса и пользуясь ничтожными интервалами.
— Это общий принцип искусства: экономия вырази
тельных средств. Я знаю это, может быть, потому, что
прежде был актером.
Я был поражен: эта биографическая деталь была
для меня совершенной новостью и как-то не вмещалась
в тот образ поэта, который я себе рисовал — теперь уже
с большой степенью конкретности.
— Да, я ведь прежде был а к т е р о м , — повторил Блок,
довольный произведенным впечатлением.
— А я и не з н а л , — смущенно пролепетал я, — актеры
ведь совсем не так читают стихи.
Позже, уже из биографии Блока и из воспоминаний
о нем, я узнал, что в ранней молодости, в 1897—1900 го
дах, он часто выступал в любительских спектаклях и со
бирался стать профессиональным актером. Впрочем,
узнал и то, что стихи — чужие стихи — он читал в ту
пору совсем иначе...
Прошло еще несколько месяцев. В феврале 1921 года,
в связи с восемьдесят четвертой годовщиной смерти
Пушкина, Дом литераторов устроил ряд вечеров, посвя
щенных его памяти. 11 февраля состоялось торжествен
ное собрание литературных и научных организаций.
Собрание прошло исключительно удачно. В зале цари
ло радостно-приподнятое и в то же время сосредоточен
но-серьезное настроение. В программе — речь Блока и
стихи Кузмина и Сологуба. Было известно, что Блок
357
усиленно готовился к этому вечеру, и выступление его
ожидалось с огромным интересом. «На торжественном
собрании в память Пушкина присутствовал весь литера
турный П е т е р б у р г , — говорилось в предисловии к сбор
нику, посвященному этому юбилею и вышедшему уже
после смерти Б л о к а . — Представители разных мировоз
зрений сошлись в Доме литераторов ради двух поэтов —
окруженного ореолом бессмертия Пушкина и идущего по
пути к бессмертию Блока» 6. Председатель — академик
Кони — закончил вступительное слово, и Блок, стоявший
позади последнего ряда стульев, медленно направился к
эстраде через замерший в напряженном ожидании полу
темный зал.
Тут случилось нечто касающееся меня лично и на
всегда сохранившееся во мне как одно из самых дорогих
и волнующих воспоминаний. Блок проходил через зал
медленно, с устремленным вперед взором и, казалось, не
замечал окружающих. И вдруг, поравнявшись со мной
(я сидел в середине зала, у самого прохода), он на
мгновение остановился, повернулся ко мне и молча по
жал мне руку. Почему именно мне, мне одному, среди
двухсот человек, из которых многие были ему гораздо
более знакомы? Может быть, потому, что тема его —
«О назначении поэта», о смысле и методе поэтического
творчества — косвенно соприкасалась с темой нашей да
вешней беседы, потому, что он чувствовал во мне одного
из самых жадных слушателей его предстоящей речи...
«Поэт — сын гармонии; и ему дана какая-то роль в