Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

поездки он ответил: «Меня зовут, значит, я нужен,

а если нужен, значит, надо ехать».

Беспокойство относительно его здоровья было не на­

прасно. Вернувшись в Ленинград, Блок почувствовал

себя плохо и в конце мая 13 слег.

На мои тревожные звонки Любовь Дмитриевна отве­

чала, что здоровье Александра Александровича внушает

опасения, что врачи предписали ему полный покой, что

лучше его не навещать. Болезнь Александра Александ­

ровича волновала нас, его друзей — актеров. За короткий

период его работы в театре он сумел привлечь к себе

все сердца.

350

Исключительную заботу о больном Александре Алек­

сандровиче проявлял Горький. Зная мою дружескую

связь с Любовью Дмитриевной, Горький просил меня

ежедневно извещать его о здоровье Блока. Осведомлялся,

доставляют ли ему необходимые лекарства, не нуждает­

ся ли он в чем-нибудь.

Врачи сходились на том, что больного надо устроить

в санаторий в Финляндии, где здоровый воздух может

оказать благодетельное действие на работу сердца. Выезд

в Финляндию в условиях того времени был сопряжен с

большими трудностями. Алексей Максимович усиленно

хлопотал в Москве с разрешении на выезд Блока. Раз­

решение запоздало. 7 августа в 10 часов 30 минут утра

Блока не стало.

Мне позвонили из театра. Не медля ни минуты,

я пошла на квартиру Блока.

Глубокий покой был на лице Александра Александ­

ровича. Еще резче обозначились черты его скульптурного

лица. Он казался совсем юным 14. Горечь и боль сжима­

ли сердце от сознания, что он ушел от нас таким моло­

дым, с таким неизжитым сокровищем души и таланта.

Хоронили Блока в яркий солнечный день. За гробом

шла многочисленная толпа — люди искусства, учащаяся

молодежь, все, кому была дорога память об ушедшем на­

всегда поэте.

СЕРГЕЙ БЕРНШТЕЙН

МОИ ВСТРЕЧИ С А. А. БЛОКОМ

Блок уже давно был для меня самым любимым из со­

временных поэтов, когда я впервые увидал его вблизи и

услыхал его стихи в авторском чтении. Было это уже на

закате его творческой деятельности и так рано оборвав­

шейся жизни. Летом 1919 года в литературной студии

издательства «Всемирная литература» (в «доме Мурузи»

на Литейном) он читал для небольшой аудитории главы

своей, так и оставшейся незаконченной, поэмы «Возмез­

дие», третья глава которой в то время еще не была на­

печатана. С огромным волнением ожидал я этой встре­

чи — со страхом и жгучим любопытством: не разрушится

ли тот цельный образ поэта, который я создал в своем

воображении, вчитываясь в его стихи? Верен ли этот

образ? И какими чертами обогатит его личная встреча?

Ведь Блок принадлежит к числу тех поэтов, которых хо­

чется знать не только по их стихам: так тесно в пред­

ставлении читателя слита у них жизнь с поэзией, с та­

кой необходимостью претворяется у них жизнь в искус­

ство. Да и встреча предстояла своеобразная: поэт будет

читать свое произведение, притом автобиографическое.

А я уже давно привык составлять себе мнение о челове­

ке не только по его внешности, поступкам, словам, сти­

листике, но и по его голосу, интонациям, манере гово­

рить. Вероятно, и все так поступают, только не всегда

отдают себе в этом отчет. Что же касается меня, то я

убежден в том, что живая речь служит наиболее аде­

кватным и непосредственным отражением внутреннего,

морального облика человека, его характера, манеры

352

мыслить и чувствовать — словом, его индивидуальности.

Итак, для волнения в связи с предстоящей читкой у ме­

ня были достаточные основания.

Встреча не обманула моих ожиданий: и внешность

поэта, и его манера держаться, и новая его поэма,

и, главное, его читка — все подтверждало те черты, кото­

рыми я наделил образ Блока. Я увидал и услышал чело­

века, для которого характерно прежде всего серьезное,

вдумчивое отношение к окружающему миру и к самому

себе, мыслителя гамлетовской складки, переживающего

всякое чувство как мысль и всякую мысль как эмоцию,

человека глубоко искреннего, болезненно томящегося

пустотой жизни, трепетно ищущего выхода из мрака.

Но теперь, наблюдая его во время чтения стихов, вслу­

шиваясь в его голос, в его интонации, я постиг и дру­

гое: я живо ощутил, что «сокрытым двигателем» его ду­

шевной жизни является мучительная борьба между не­

посредственным чувством и «творческим разумом», кото­

рый должен «осилить, убить» 1 чувство, чтобы дать ему

художественное в ы р а ж е н и е , — борьба, о которой он так

вдохновенно рассказал в своих стихах («К Музе», «Ху­

дожник»). Вероятно, не мне одному вспомнилась песня

Гаэтана при слушании его голоса: «Сердцу закон непре­

ложный — Радость-Страданье одно...» И я понял, что

совершается эта борьба, претворяющая радость в стра­

данье, во имя искусства, а искусство рождается из по­

требности в общении с людьми («Чтобы по бледным.

заревам искусства // Узнали жизни гибельной пожар» 2 ) .

Эта потребность и вынуждает поэта замыкать свое вол­

нение в рамку внешней неподвижности, заковывать свою

речь в ритм сдержанных, приглушенных интонаций,

сквозь которые вздрагиваниями голоса и частыми пауза­

ми прорывается скрытый под кажущимся спокойствием

«вихрь чувства»... Читка захватила аудиторию, и поэт,