Александр Великий. Мечта о братстве народов

Ему помог Гефестион. Вместе с распорядителем придворных церемоний Харесом он устроил — а точнее говоря, инсценировал — пиршество, на которое были приглашены лишь те, кто был готов к новому ритуалу. Такая демонстрация, считал он, должна послужить примером и подействовать на остальных. Среди приглашенных был и Каллисфен. Это приглашение вызвало всеобщее удивление, ведь племянник Аристотеля потерял расположение Александра. На обедах у царя он появлялся крайне редко. А если появлялся, то оставался нем как рыба, если все вокруг превозносили царя, и вступал в споры чаще, чем следовало философу, каковым он считал себя.

Последняя стычка, зачинщиком которой он был, произошла всего лишь за неделю до описываемых событий. На вечернем состязании риторов он взял слово и говорил о добродетелях македонян. Каллисфену бросали венки и цветы, даже царь аплодировал ему и попросил произнести… хулительную речь. «Добрых людей восхвалять легко, — сказал он. — А вот унизить их — это, мне сдается, потруднее. И тем не менее это необходимо. Не похвала, а порицание открывает нам ошибки наши».

Принять это приглашение было небезопасно: оно вполне могло оказаться ловушкой. Но подобная угроза, по-видимому, не смущала придворного летописца. Его обвинительная речь превзошла своим блеском любое воздание хвалы. Все, кто слушал ее, поняли, что слова идут из самой глубины души. Они ворчали, опрокидывали кубки, и в конце концов ужин был сорван. (Узнав об этом, сам Аристотель сказал: «Великий оратор мой племянник, вот только умом не блещет…»)

В качестве историографа похода Александра Каллисфен тем не менее продолжал играть важную роль и оставался авторитетом для молодых. Если бы такая личность, думал Гефестион, все-таки отважилась на то, чтобы показать всем пример и поклониться своему царю (впрочем, в том, что этого никогда не произойдет, сомневаться не приходилось), то значение подобного поступка трудно было бы переоценить.

Незадолго до прибытия на это пиршество царя слово взял, как и было условлено, философ Анаксарх, виртуоз по части лести, «этой беды, постоянно подстерегающей царей, в свержении которых гораздо чаще повинны бывают льстецы, чем враги», как писал Курций Руф. Задачей Анаксарха было настроить гостей соответствующим образом, убедив их в том, что герои Гомера, да и — чего уж там говорить, сам Геракл! — не идут ни в какое сравнение с Александром, который уже при жизни стал богом и может требовать, чтобы к нему и обращались как к богу. И посему посылать ему поцелуи и становиться перед ним на колени должно стать заповедью для всех.

Звуки рога возвещают о прибытии царя. Он, облаченный в персидско-мидийские одежды, подойдя к столу, наливает огромный кубок вина и довольно много (как и подобает богам) проливает на пол. Затем подает кубок одному из персидских вельмож. Перс выпивает вино, подгибает колени и целует кончики своих пальцев, после чего приближается, чтобы, совсем как при дворе Дария, передать царю воздушный поцелуй. Золотой кубок переходит из рук в руки, и каждый, выпив, совершает ритуал проскинезы.

Пьет и Каллисфен, когда подходит его очередь, но не кланяется, не говоря уж о том, чтобы пасть на колени, а подходит к Александру, чтобы удостоиться его поцелуя. Тут раздается голос одного из придворных подхалимов: «Не целуй его, о царь, он — единственный, кто не оказал тебе почтения!».

Александр отказывается от поцелуя. В наступившей тишине звучат слова философа: «Ну, значит, мне придется уйти отсюда беднее на один поцелуй…»

Царь больше не пытался навязать проскинезу грекам или македонянам. Но и не забыл, кто своим молчаливым несогласием помешал ему ввести церемониал у себя при дворе.

Как-то на охоте неподалеку от Бактры загонщики выгнали дикого кабана — огромного, с мощными клыками. Александр уже поднял руку с копьем, чтобы поразить это великолепное животное, как вдруг кабан вздрогнул: в него угодило копье, но, это не было оружие царя. Один из принимавших участие в охоте попал в зверя раньше. Тем самым он нарушил неписаный закон, согласно которому право первого броска предоставлялось царю. Александр приказал снять провинившегося с коня и высечь, причем исполнение этого приказа было возложено на раба.

Меж тем Гермолай (так звали этого охотника) не был простым солдатом: он принадлежал к «пажескому корпусу». Эти юноши набирались из представителей самых уважаемых фамилий, они находились при дворе с двенадцати лет, в обязанности их входило ожидать царя у стола, чистить его оружие, подводить под уздцы коня и охранять его сон. «Корпус» этот был своего рода школой будущих военачальников и интендантов, и неудивительно, что большинство «пажей» впоследствии занимали ведущие посты в армии и высокие должности на государственной службе.