Александр Великий. Мечта о братстве народов

Гермолай чувствовал себя оскорбленным. Подвергнуться наказанию плетьми — само по себе страшный позор, но терпеть удары от раба — такой позор мог быть смыт только кровью. Вслед за осознанием своего унижения пришел гнев: Гермолай вспомнил, как Александр без видимых причин сместил его отца, одного из командиров конных частей. И Сострат, друг и любовник Гермолая, страдал от того, что и его отец, будучи невиновным, попал под подозрение в покушении на царя и вынужден был искать смерть в бою.

Аналогичные причины для недовольства имели и трое других юношей: их родственники тоже пали жертвой всякого рода «чисток».

И еще одна мысль вдохновляла участников заговора: что же произошло с этим царем, который окружил себя придворными лизоблюдами, не терпел ни малейших возражений, вел себя так, словно действительно был сыном Зевса, и требовал, чтобы все вокруг его боготворили?! Да он просто превратился в тирана! И если освободить мир от такого человека, то можно снискать вечную славу. Славу Гармодия и Аристогитона, которым афиняне воздвигли памятник, потому что они закололи кинжалами деспота-гиппарха и вернули свободу всем гражданам.

«Смерть тирану!» — этот лозунг был окрашен романтикой и юношеским энтузиазмом. Но чем иным мог руководствоваться отважившийся на покушение человек, едва достигший пятнадцати лет, и как он мог действовать иначе?

«Наступила ночь, когда заговорщики должны были пойти в караул. Никто не убоялся и не изменил своего решения — так сильна была в них ненависть к царю. Они стояли у входа в шатер, где он пировал, ожидая его, чтобы с рассветом, как это обычно бывало, препроводить его в опочивальню. Спустя много часов, гораздо позже обычного, ужин наконец закончился, и Александр поздоровался с мальчиками. Тронутый тем, что им пришлось так долго дожидаться, пока он бражничал со своими друзьями, он вручил каждому по пятьдесят сестерциев, похвалил за верность своему долгу и хотел было уже отправляться спать, как одна вавилонянка, которая считалась при дворе кем-то вроде прорицательницы, пала ниц перед Александром и с безумным лицом закричала: «Держись подальше от своего лагеря, если тебе дорога жизнь!». Александр, еще не успевший протрезветь (венок, надеваемый на голову для того, чтобы не опьянеть до беспамятства, мало чем мог помочь), улыбнулся в ответ, произнеся: «Добрый совет дают боги» — и стал вновь скликать друзей».

Так писал Курций Руф, который никак не мог удержаться от того, чтобы не вставить в свое повествование фигуру какой-нибудь прорицательницы или ясновидящей, что, впрочем, всегда нравится читателям. Но в этом случае он, вероятнее всего, прав. Александр верил в чудеса, в таинственную силу прорицателей будущего, основывавшуюся на способности достигать состояния отрешенности и экстаза в общении один на один с богами. Он окружал себя авгурами, которые постоянно присутствовали при обсуждении и принятии важных решений, пытались истолковывать видения, сны, знамения. Таким" образом он, как и многие его современники, пытался проникнуть в замыслы обитателей небес.

В особенности он был зачарован темной мистикой вавилонских астрологов.

Царь смог добраться до своего ложа лишь в предрассветной мгле. Караул тем временем сменился, теперь службу несли уже другие «пажи», среди которых заговорщиков не было. Покушавшиеся вынуждены были перенести осуществление своего намерения на другой срок, дождаться, пока подойдет очередь их пятерки. Выяснилось, что ждать придется довольно долго. И снова, как это уже происходило в случае с Филотой, один из заговорщиков не выдержал, поведал обо всем другу, а тот — своему брату, который тут же побежал к телохранителям царя. Конец этой истории нетрудно предугадать — задержание, пытки, казнь побиванием камнями и вознаграждение предателя звонкой золотой монетой.

Но до того, как объявить перед строем свой приговор, царь хотел узнать от них еще кое-что: «Чем я заслужил вашу ненависть, почему вы собрались совершить такое ужасное преступление?».

Ответ, данный Гермолаем, служит примером проявления эллинско-македонского свободолюбия: «Чем, Александр? Да тем, что ты перестал видеть в нас свободнорожденных и считаешь нас рабами. Аттал, Филота, Парменион, Клит — все они когда-то тебя защищали, ранами добывали тебе славу. А ты превратил их казнь в зрелище для тех, кого они победили. Такова была награда для македонян, кровь которых ты пролил, будто грязную воду! Все это еще можно было бы стерпеть, если бы не твой новый обычай надевать на победителей ярмо побежденных. Ты выбрал одежды и образ жизни персов, а обычаи своей страны давно предал. И перед тобой мы должны падать на колени?! Так что мы хотели убить персидского царя, но не македонского, — убить предателя, который по законам войны заслужил это.