Alia tempora (СИ)

Осторожно двигая ладонью, стараясь не спровоцировать Самаэля на глупый выпад, Кара принялась тоже рисовать сигил — точную копию того, что воссиял над растревоженной Столицей вторым солнцем. Долгие пятнадцать лет она выводила этот отпечаток на официальных бумагах, и чернила пробивали плотную местную бумагу насквозь, оттискивая символ-печать с обеих сторон. Потому-то Каре даже не нужно было думать — она двигала рукой механически, привычно. И сигил встал напротив сигила Самаэля — и никто не мог бы найти в них отличий.

— Неплохо для самозванца? — ненадолго возвращаясь к себе привычной, клыкасто усмехнулась Кара, воззрилась на Самаэля.

На миг она разжала пальцы, и амулет повис на тонком шнурке, вываливаясь из руки, скрывая эту фразу от народа. После этого она вернула его в ладонь и громко стала читать заклинание на архидемонском. Поднялся легкий ветерок, который взлохматил им перья, а украшения внизу замигали. А Кара прижала ладонь к боку, крепко отпечатала, и подняла — обагренной. Она клялась на крови, призывая в свидетели магию.

— Я не убивала Люцифера, — отчеканила Кара, и ей показалось, что эта фраза разнеслась по всем закоулкам города.

А потом чуть склонила голову, предлагая Самаэлю разить.

========== Глава XX ==========

Часть бежавших во Дворец забилась в уютную залу, в которой обычно давали небольшие приемы, светские вечера миледи Ишим для круга близких знакомых — по большей части дам. В силу возраста Белка многого не знала, а страшное слово «эмансипация» ей мало что говорило, хотя ее мать частенько наведывалась в эту премилую гостиную с мягкими обитыми диванчиками и чайными столиками. Теперь же тут неловко топталась толпа самого разнообразного народа, притиралась плечами к нежным занавесям, скрывавшим черные стены, задевала коленями кресла. Сама Белка вжалась в уголок рядом с книжным стеллажом — все ровные ряды романов в тканевых обложках, человеческие имена авторов: Бронте, Остин, Митчелл…

Трусила ли она, оставаясь вдали от творящейся истории? Пряталась и не могла представить, каково оказаться снаружи, видеть пожары и дым на горизонте, знать, что совсем рядом зачарованный враг? Все в Белке переворачивалось и перекручивалось от ужаса; она чувствовала себя куда спокойнее под защитой мощных дворцовых стен… А вот Саша желал кинуться наружу (там, на ступенях, она храбрилась и поддерживала его, но сама была в ужасе). Оглядываясь на него, сжимая теплую твердую ладонь, которая покалывала енохианскими символами, Белка находила опору и расслаблялась. Но забыть о горящей Столице не могла.

Гостиная содрогалась от новостей, запросто преодолевающих и толстые стены, и гвардейскую стражу, текущих по нитям изнанки. Когда до них донесся вопль от балкона, передаваемый многими глотками, к окнам стало не протолкнуться. Там сгрудились, налезая друг другу на головы, чуть не затаптывая. Мать оставила ее, ахнула, кинулась в самую толчею (послышался треск ткани ее лучшего платья), а Белка не пыталась разглядеть кусочек площади, она уставилась в противоположный угол, куда забились Рыжий и Ринка, нависшие над маленьким амулетом и едва не стукающиеся рогами. Они лучше всего отражали то, что происходило снаружи.

Когда они уверовали, что Сатаны больше нет, завыли. Старые и молодые, растерянные и яростные, все они заголосили, оглушая и крича, не слыша ничего и споря сами с собой. Одни орали, что Кара убита, а другие доказывали, что Гвардия не погибает, не сдается. Сердце Белки колотились шаманским бубном — все ее мысли были сосредоточены на том, чтобы Кара встала, взмыла в небо. Она молилась, возможно. Самой Каре — почему-то веря, что она услышит и воспрянет.

Приникнув к Саше, она спрятала лицо от других, вжалась в отворот его костюма, позаимствованного из шкафа старого отцовского камердинера, чтобы никто не заметил слез. Хотя многие плакали — особенно дамы. Одни от искреннего ужаса, иные — следуя примеру. Белка рыдала тихо, по-детски, кулаками размазывая слезы по полыхающим щекам, давясь и всхлипывая. Она не могла вообразить мир без Кары и Гвардии — всю жизнь она знала их и не представляла ничего иного. Несмело, трогательно смущаясь, Саша обнимал ее за плечи. Лицо его было задумчиво и темно, он часто моргал.

Когда появился Самаэль, Белка не уловила, но точно поняла, когда Кара показалась в небе. Ликование ее невозможно было сравнить ни с чем, и она совсем не замечала смятения других. Голоса с небес грохотали. Знакомые интонации Кары, насмешливые, лихие, чуть скрипучие от боли, осторожные и петляющие, словно она кралась по хрусткому весеннему ледку, чудом увиливая от черных глоток полыньи. И голос Самаэля, совсем чужой, похожий на голос любого мальчишки, кажущийся очень молодым. Мир замер на ребре монеты.

— Ева не отзывается! — услышала она и Ринку, что стояла удивительно близко и хмурилась, постукивала по амулету тонким пальцем. — Ничего не понимаю. Где же Мархосиас?