Алтарь времени

Штернберг обходит механизм и видит, что с другой стороны на платформе, навалившись спиной на керамический корпус, сидит женщина. Белёсые волосы коротко острижены – почти как у него. Или как у лагерных заключённых. Из одежды только белая больничная рубаха до середины бедра. Стеклянисто-светлые, удлинённой формы глаза, лишённые какого-либо выражения; угловато очерченное непроницаемое лицо сфинкса. Та самая женщина, которая привиделась Штернбергу на Зонненштайне, когда он пришёл туда, намереваясь изменить будущее – и отрёкся от него.

Или нет… Не та же самая. Та была загадочной жрицей древнего племени, с посохом и в волчьих мехах, а в этой нет ровно ничего мистического. Просто усталая истощённая женщина, скорее всё же молодая, – толком и не разобрать из-за жутковатой мучнистой белёсости.

Она внимательно смотрит ему в лицо. Без любопытства, без надежды, без осуждения, без радости или злости. Лишь с непонятным ожиданием – но это самое пронзительное ожидание на свете. Отчего-то чувствуя себя смертельно виноватым, Штернберг опускает взгляд, а когда вновь решается взглянуть на женщину, та утомлённо прикрывает глаза.

И тогда включается «Колокол». Воздух пронизывает низкое злое жужжание – словно растревожили гигантский улей. Вокруг корпуса адской машины появляется голубоватый светящийся ореол. Женщина продолжает сидеть как ни в чём не бывало. Штернберг, видевший результаты опытов, знает, что сейчас с ней будет – да и с ним заодно, умудрившимся очутиться в камере для испытаний в таком виде, будто только поднялся с постели. Сейчас их плоть начнёт распадаться – в зависимости от интенсивности излучения, быстро или мучительно медленно. Штернберг напоминает себе, что эта женщина не человек – лишь проекция некоего чужеродного разума на его сознание, его собственный мыслеобраз, подпитываемый неведомой силой, ходячее послание, знак, форма для переговоров… Так что излучение «Колокола» смертельно опасно лишь для него одного. Или нет?.. Внезапно тело женщины рассыпается в искристую серебристую пыль.

Пространство вокруг гудит, ревёт. Пространство напоминает водоворот, и Штернберг находится в самой его глубине. Он уже едва различает стены бассейна за рябящей тёмной взвесью, что напоминает ил на дне взбаламученного пруда. И посреди всей этой мешанины проклёвывается… пустота. Совершеннейшая пустота, которая больше всего напоминает слепоту, стремительно пожирающую зрение.

Кажется, он кричит, не слыша собственного голоса…

И наконец-то просыпается. Но тут же усилием воли выталкивает себя обратно в сон, потому что бодрствовать сейчас бессмысленно и опасно. Бодрствование грозит срывом, а полусон-полубред лишь съедает час за часом, что сейчас и требуется: всего лишь избыть время.

Нынешний сон, в отличие от предыдущего, утешителен и прекрасен. Широкая кровать, где, утопая в иссиня-белых подушках, спит миниатюрная девушка, русая и прозрачно-белокожая. Дана. Лиловатые веки нежно сомкнуты, топорщатся густые неровные ресницы, сухие шелушащиеся губы приоткрыты. Сон её нехороший, беспокойный: ко лбу и вискам липнут волнистые прядки. На ней не то ночная сорочка, не то комбинация – сквозистый кружевной лиф с пришитой к нему легкомысленной юбчонкой, вполне в духе фантазий Штернберга на сон грядущий, когда он ещё мог мечтать о чём-то, кроме очередной дозы морфия. Сокровенно-розовое сквозь белизну кружева: так и тянет накрыть ладонью, чтобы ощутить твёрдость соска. Подкравшись на четвереньках по холодной перине, Штернберг осторожно склоняется к ней – с неохватной щемящей нежностью и желанием, от которых заходится сердце. Дана открывает глаза – и Штернберг, встретив её недоверчиво-радостный взгляд, слышит отдалённый грохот пушечных выстрелов. Слышит треск пулемётов…

– Проснись, ну же, проснись! – вырывается у него. – Беги!..

Дальше следует тёмный провал, в котором он чувствует лишь то, что по-прежнему лежит бревном в своей узкой аскетичной койке, в затхлой комнате замка Фюрстенштайн. Морозит, ломит в суставах и тянет в мышцах, а иссушённое тело напрочь забыло, что такое вожделение, хотя странный сон, казалось, прямо-таки отпечатался на сетчатке глаз. Штернберг вновь погружается в вязкую муть между явью и сном – и снова видит Дану, но неясно, будто сквозь десятилетиями немытое надтреснутое стекло. Она мечется по мрачному помещению, пытаясь увернуться от пьяного изверга с пистолетом. Она несётся по каким-то дворам и улицам – да и то, что бегущая фигурка именно Дана, Штернберг знает лишь из-за некой внутренней необъяснимой уверенности.

Зато он необыкновенно отчётливо видит и слышит потоки Времени.

Или поля Времени…