Алтарь времени

Беспокоится, понял Штернберг – не просто понял, а прочёл и прочувствовал. Сильно беспокоится. Когда-то Штернберг, выбрав нескольких солдат для операции «Зонненштайн», позволил себе произвести некоторое вмешательство в их сознание – чтобы эти мальчишки были преданы ему, безоглядно преданы, как псы, все до единого. Эффект того вмешательства давно должен был пройти. Преданность Хайнца Рихтера уже нельзя было объяснить ментальным воздействием. Мальчишка был предан Штернбергу только по собственной воле. Потому что уважал его. Потому что от души восхищался им – как младший брат старшим – даже теперь, когда сам Штернберг казался себе пустым, разрушенным бомбёжками городом.

– Командир, разрешите вопрос… А кто будет управлять той машиной? Вы?

Штернберг не ответил. Казалось, всё тело превратилось в груду тлеющих углей.

– И это ведь вы спроектировали усилитель, – тихо продолжал Хайнц. – Ну, ту спиральную штуку…

– Это не усилитель, – просипел Штернберг, сощурившись от боли и едва не раздирая одеяло, в которое его исхудалые пальцы вцепились мёртвой хваткой. – Это вроде переходника.

«Это то, благодаря чему излучение “Колокола” станет для Зеркал подобием человеческой воли, потому что именно для неё построены Зеркала. Это закодированная человеческая жизнь. Моя жизнь. И пароль этот будет звучать столько, сколько длится само Время. Или пока эту установку не разрушат…»

Всего этого Штернберг не стал говорить. Как не сказал и того, что усилителем для «Колокола» станет Зонненштайн. После чего «Колокол» будет способен поразить цель в любой точке земного шара, потому что благодаря отражателям и полостям Зонненштайна резонатором для адской машины станет сама земная твердь.

– И вовсе не я буду управлять этой машиной, – помолчав, выдавил он.

– А кто? – не удержался Хайнц.

Штернберг не ответил.

Наводчика оружия назначит Каммлер. Штернбергу генерал никогда бы не доверил это дело.

Не он будет убивать. Он будет просто стоять и смотреть. Как всегда. Собственно, для него нет дела более привычного – ещё с тех времён, когда он ездил расследовать гибель надзирателей в Равенсбрюке. Убивают другие – более чёрствые и беспринципные, менее склонные к бесплодной рефлексии, а такие интеллектуалы в униформе, как он, с чистыми холёными руками и ослепительно-белыми манжетами, стоят за спинами убийц и разрабатывают оптимальные способы уничтожения

.

Его решение, принятое на Зонненштайне, – отказ подарить Германии время, нужное для победы, – стоило ему такой нечеловеческой боли, по сравнению с которой боль от абстиненции была жалкой пародией на настоящие страдания. Однако же оно оказалось смехотворно-бессмысленным. Потому что всё смехотворно. И всё бессмысленно. Спасать жизни узников концлагерей – зачем? Чтобы теперь их уничтожили не постепенно, моря голодом, сжигая в печах и потом рассыпая удобрением по полям, а всех разом?

Штернберг смотрел в потолок, и ему казалось, что это крышка гроба.

«Зачем, – твердил он про себя. – Зачем, зачем… “Зачем?” – вот самый страшный вопрос, который можно задавать бесконечно, развеивая в прах всё, что до сего мгновения казалось высшей ценностью, подобно тому, как сатанинская машина Каммлера превращает в пыль любую органику. Зачем было судить о политике в категориях морали, когда любая политика по своей сути аморальна, а сама мораль – лишь порождение мира христианства, в чьих дешёвых карнавалах ты не принимаешь участия? Зачем тебе было спасать людей, которые для тебя, в сущности, ничего не значат? Зачем было совершать выбор, если он ни к чему не привёл? Зачем терзаться сейчас? Твоя задача – уберечь близких. Вызволить их, выторговать любой ценой. И найти Дану. А дальше что?.. Зачем? Зачем тебе всё это? Чтобы, наконец, успокоиться? Отдохнуть? Быть счастливым? Такое возможно? Где оно, счастье, приманка для дураков? Стоит лишь обозреть свою жизнь – где оно? Право же, ты смешон. Твоя любовь к близким – чувство собственника и боязнь окончательного одиночества. Твоя любовь к Дане – всё то же самое, помноженное на половой инстинкт. Эгоизм, не более. И из него-то ты хочешь создать своё собственное солнце всеоправдания? Как прежде пытался создать из любви к родине – из инстинкта зверя, оберегающего свою территорию? Зачем ты на что-то ещё надеешься? Зачем???

»

Штернберг запрокинул голову и завыл:

– Мо-орфия!!! Всё, хватит! С меня довольно! Морфия!!! Хайнц, проклятый идиот! Позови этих кретинов! Пусть дадут мне морфия! Это приказ!!! Морфия, немедленно!..

* * *

Он кричал, пока не потерял сознание.