Алтарь времени

Штернберг понимал, что на третьи-четвёртые сутки кто-нибудь из людей Каммлера обеспокоится его полнейшим затворничеством и придёт выяснять, в чём дело. А тем временем он проходил мучительный путь абстиненции, этап за этапом – словно спускался по кругам дантовского ада.

Тупая боль, зародившаяся в мышцах на второй день без морфия и с тех пор только нараставшая, несколько часов тому назад ощетинилась тысячью раскалённых игл, распространилась по всему телу, вгрызлась в суставы, и Штернберг кусал руки, одеяло и подушку, извивался на кровати или шатался от стены к стене, стучал в неё кулаками, как буйнопомешанный, только чтобы молчать. Молчать и терпеть. Главным было – не сорваться при каммлеровском заместителе и вообще не вызвать у него каких-либо подозрений. И потому к гостю Штернберг вышел шатаясь (чего, впрочем, и не требовалось изображать), в расстёгнутом мундире, в намеренно залитой вином рубашке и с висящими подтяжками галифе, с бутылкой в одной руке и солдатской жестяной кружкой в другой.

– А, Румор! – хрипло заорал он. – Доброе утро, Румор! Не хотите ли выпить со мной за скорую победу?

– К вашему сведению, уже вечер, доктор Штернберг. Как продвигается ваша работа? Вы закончили?

– Я праздную её завершение! – Штернберг из последних сил старался не зевать и дышать ртом, чтобы не расчихаться от забившей нос слизи. К счастью, в комнате было сумрачно, и его дико расширенные зрачки не выглядели слишком странно. – Давайте выпьем, чёрт побери! Нужно как следует отметить!.. – Штернберг всучил Румору кружку и потрепал его по брюху. От такой фамильярности Румора перекосило. Пузан с брезгливой миной принялся отходить от наступавшего на него Штернберга, что было неудивительно – провалившиеся глаза, обведённые густой землистой тенью, ухмылка психопата, непредсказуемые движения трясущихся рук, да ещё тяжёлый дух нездорового пота – было от чего отшатываться.

– Э, вы куда? Не хотите пить за победу?

– Господин Шрамм звонил из Берлина – интересуется, не нуждаетесь ли вы в чём-нибудь. Скажем, в том, что поддерживает ваш моральный дух…

– Пока только в хорошем шнапсе! Пускай сам сюда приезжает! Мы с ним выпьем, раз вы не хотите! За победу!.. – Штернберг принялся вышагивать по периметру комнаты, размахивая бутылкой и распинывая стулья, и истошно завопил, немилосердно фальшивя: – Вот приключится со мной беда – кто будет стоять у фонаря – с тобой, Лили Марлен, с тобой, Лили-и Марле-е-ен!..

Румор отшвырнул кружку и поспешно ретировался, беззвучно бормоча себе под нос ругательства – прекрасно, впрочем, телепату Штернбергу слышные, вроде «дегенерат», «учёный собачий» и «ещё очки носит, свинья».

Когда за каммлеровским заместителем закрылась дверь, Штернберг растерзал своими воплями ещё один куплет, а затем умолк, аккуратно поставил бутылку на стол и поднял опрокинутые стулья. Достал из кармана платок, вытер слезящиеся глаза и высморкался – то, что из-за абстиненции происходило со слизистыми, было похоже на жесточайшую простуду. Посмотрел на застывшего в углу Хайнца:

– Спровадили. Главное, чтобы теперь сам Шрамм сюда не притащился. Из Берлина.

– А вы ему тоже спойте «Лили Марлен». – Хайнц криво улыбнулся, с трудом сдерживая смех.

Штернберг ощутил, что его и самого заколотило, будто в каком-то припадке. И тут их обоих прорвало хохотом – неостановимым, едва позволявшим вдохнуть: они просто смотрели друг на друга и ржали как ненормальные.

* * *

Под ночь к болям в мышцах и суставах прибавилась резь в животе. Штернберг совершенно обессилел и пластом лежал на кровати, порой едва слышно постанывая сквозь зубы. Поверх одеяла он был укрыт кителем и шинелью, и его всё равно бил озноб. Забыться хоть в полусне больше не получалось – и в нестерпимой маете он смотрел в потолок.

Хайнц сидел рядом на табурете, и иногда Штернберг скашивал глаза, чтобы взглянуть на солдата, сосредоточенного и прямого, будто часовой на посту: бледное лицо под шапкой пепельных волос, тёмно-серые глаза чуть прищурены, тонкий рот сжат в прямую черту. Всё это Штернберг отчётливо видел: очков не снимал, потому что без них бредово искорёженный мир, становясь расплывчатым, превращался в ужасающую мешанину пульсирующих пятен, затягивающую шаткое сознание в свои недра, будто болотная топь – незадачливого путника.

– Командир, – осторожно позвал Хайнц. – Разрешите за доктором сходить?

– Не вздумай, – отрезал Штернберг.

«Вы очень плохо выглядите, – подумал Хайнц, и Штернберг ясно услышал его мысли. – Хуже, чем когда бы то ни было. Вам срочно нужна помощь».

– Мне ничего не надо. Всё будет в порядке, вот увидишь. И вообще, шёл бы ты спать.

– Разрешите, я тут посижу.