Как их назвать? В этих невидимых и неслышных, но отчётливо воспринимаемых неким запредельным чувством образованиях есть нечто и от потока, и от поля. Штернбергу они представляются как матово светящиеся струи, медленные, красноватые, или быстрые, ярко-голубые, закручивающиеся в сферические вихри. Они накладываются один на другой, и каждый заключает в себе великое множество малых вихрей. Сложнейшая система; почти бесконечная, вплоть до мельчайших частиц, иерархия. Человек или животное, дерево или камень – всё несёт в себе вихри времени и заключено в своё собственное временно́е образование – словно галактика со множеством звёздных систем. Пространство вокруг наполнено неисчислимым множеством мощных потоков – но то лишь небольшая часть гигантских временны́х вихрей – может, в масштабах города, местности, страны как некой общности со своим временем, отягощённой своим прошлым и формирующей (или выбирающей) будущее… Разные времена, каждое из которых течёт по-своему, но своим ритмом гармонирует со всеми прочими, поддерживая равновесие всей системы.
Увиденная картина Штернберга ничуть не озадачивает – более того, ему кажется, всё встало на свои места. Время, отведённое камню, кажется вечностью для человека, но и человек вечен с точки зрения мошки-однодневки. Каждая система обладает своим временны́м масштабом, и Время – то, что связывает всё воедино и всему даёт жизнь, не позволяя застыть в небытии.
В полусне-полубреду к Штернбергу приходит понимание, что этими потоками можно управлять без всяких усилителей и отражателей, какими он пользовался когда-то, экспериментируя с моделями Зонненштайна. Надо лишь сосредоточиться – и подчинить Время себе, а вместе с ним подчинить и все обстоятельства своего – или даже чужого – существования.
Что он видит – прошлое, настоящее, будущее?..
Он видит, как изверг с квадратной рожей прицеливается в Дану из пистолета – и торопит временной поток, чтобы спускающиеся в подвал люди успели открыть дверь раньше, чем Дана получит опасное ранение.
Он видит, как Дана бежит по улице, простреливаемой из конца в конец, – и ему стоит лишь самую малость мысленно натянуть всеохватывающую сеть Времени, чтобы ни одна шальная пуля не успела настигнуть девушку. Затем – спустя минуту или час, что, в общем, неопределимо и неважно, – он видит, как Дана, выбравшись из подвала, опасливо выглядывает из окна. Вместе с ней Штернберг видит нескольких пьяных солдат, направляющихся к дому, – солдат, вокруг которых тёмным облаком клубится душная страшная злоба. Лишь одна мысль, одно горячее пожелание, чтобы Дана успела спрятаться, пока обозлённые мужчины не распахнули пинком дверь, – и спиральные потоки времени едва заметно меняют свою конфигурацию и ход. Лишь миг уверенности, что время для солдат течёт гораздо быстрее, – и вот уже тем кажется, будто они провели в доме несколько часов, и потому у них нет ни времени, ни желания обыскивать каждый угол. Они так и не заглядывают в чулан – и не находят спрятавшуюся там девушку.
Он видит, как Дана бежит, – и приостанавливает ход времени для её преследователей, чтобы те не настигли её…
Это воплощённое всесилие, сама суть всевластия над всем сущим. Но Штернберг не думает ни о чём подобном. Во сне он счастлив от того, что сумел защитить Дану, – и потрясён красотой и сложностью открывшегося перед ним мира. Мира, движущей силой которого является Время.
– Я должен видеть оберштурмбаннфюрера фон Штернберга. Немедленно! – рявкнули за приоткрытой дверью. Полностью распахнуть дверь не позволял рядовой Хайнц Рихтер: придерживал её рукой и коленом и повторял как заведённый:
– Виноват. Никак нельзя.
– Какого чёрта? – За дверью свирепели всё больше. – Он четвёртые сутки не выходит из квартиры! Положено проверить…
– Никак нельзя.
– Да чтоб ему провалиться. Чем он вообще занят?!
– Запил, – бесстрастно отчеканил Рихтер. – Четвёртые сутки пьёт. Он не может никого принять, потому что пьян.
– Вот дерьмо! На следующей неделе приезжает группенфюрер Каммлер, что я ему доложу?
– Не могу знать, – образцово-деревянным тоном ответил Рихтер.
– Этот идиот не забыл о том, что должен сдать проект к сроку?
– Никак нет. Но я доложу оберштурмбаннфюреру о том, что вы назвали его идиотом…
– Пошёл отсюда!
В дверь так ударили, что худосочный парень едва не упал, и в квартиру ворвался один из заместителей Каммлера, некий Румор, неопрятный пузан с лысиной до самого затылка, в жёваном мундире и нечеловеческого размера растоптанных сапогах. Пузан был из тех, кто не просто знал о пристрастии Штернберга к наркотику, но и следил за тем, чтобы учёный-оккультист, в соответствии с планом Каммлера, и дальше крепко сидел на морфии, дабы оставаться совершенно безвольным и полностью управляемым. Намерение Штернберга завязать с зельем пока должно было оставаться в тайне для всех, кроме Хайнца.