Алтарь времени

Дана стояла к ним вполоборота, левым плечом вперёд, чтобы не слишком заметно было, как правой рукой она сжимает оружие в кармане, и не сводила с них расширенных немигающих глаз, и эти двое, словно заарканенные её диким взглядом, перестали рассматривать трупы (лейтенант – потрясённо, солдат равнодушно или даже с толикой злорадства) и уставились на неё. Она со своими вздыбленными, выбеленными перекисью и тёмными у корней волосами и прозрачно-фарфоровым, несколько инопланетным большеглазым лицом походила на призрак этого страшного дома и сама чувствовала в себе некую зловещую силу. Пожилой солдат неуверенно ухмыльнулся, обнажая рыхлые серые дёсны и жёлтые от табака лошадиные зубы. Молодой лейтенант, верно, заметив или почуяв неладное, навёл на Дану автомат, но тут же опустил. У этого парня лицо рябило от конопушек, и даже в серых радужках круглых глаз растекались рыжие пятнышки – словно расплавленные веснушки. Глядя в эти веснушчатые глаза, Дана поняла, что сейчас сможет убить парня безо всякого пистолета. Просто вырвет из него жизнь невидимой когтистой рукой (что в её воображении росла откуда-то из солнечного сплетения), как не раз делала прежде, убивая надзирателей в концлагере. Её усыплённый, потерянный дар был теперь словно мертвец, поднимающийся из глубокой могилы.

Веснушчатый лейтенант побледнел, закашлялся – но вдруг протянул Дане руку и сказал на смеси русского и немецкого, прозвучавшей на удивление естественно:

– Befürchte dich nicht, слышишь? Не бойся! Я тебе ничего не сделаю, просто выведу тебя отсюда. Ну же, пойдём! Hab keine Angst vor mir, ich will dir einfach helfen![18]

Дана перевела взгляд на протянутую ладонь. В сущности, у неё лишь два пути. Рискнуть и поверить лейтенанту. Или же не поверить и убить его.

– Я не сделаю тебе ничего плохого!

Знакомое ощущение тугой, до предела закрученной холодной пружины в солнечном сплетении – стоит только её отпустить…

– Gib mir deine Hand. Давай руку! Alles wird gut sein. Всё будет хорошо…

Дана зажмурилась.

Шагнула вперёд и вложила руку в ладонь лейтенанта.

* * *

Она идёт, усилием воли переставляя негнущиеся ноги, словно бы по узкому стеклянному мосту над пропастью, не чувствуя себя, ощущая лишь твёрдые пальцы, уверенно сжимающие её кисть у запястья. Каждый шаг – словно последний перед обрывом в бездну.

– Ты это куда, лейтенант? – ворчит пожилой солдат.

Лейтенант замысловато посылает его к такой-то матери, и солдат мигом исчезает.

– Er wird dir nichts böses machen und ich – auch, – говорит лейтенант Дане. – Никто тебе ничего не сделает, всё будет хорошо.

Дане хочется ответить лейтенанту – хоть что-нибудь, но непременно на русском, на своём родном языке, – однако она молчит, ей кажется, что губы её срослись, оставив на лице грубый шрам.

Её ведут за руку с одной улицы на другую, и она отстранённо, будто из окна едущего со скоростью шага поезда, смотрит вокруг. Она видит русских, поджигающих дома, – и других русских, помогающих немецким семьям тушить пожар. Видит проколотые штыками трупы – и советскую санитарку, бинтующую руку старой немке. Видит, как офицер-красноармеец ведёт суровый допрос, обращаясь то к пожилой женщине, обнимающей за плечи истерзанную, в синяках, обморочно-бледную худую девушку, то к стоящим неподалёку троим мордатым солдатам; женщина кричит, что солдаты изнасиловали её дочь. Видит, как мужчина в грязном бушлате раздаёт детям трофейные конфеты. Слышит, как солдаты обещают «показать фрицам кузькину мать» и на наглядном примере объяснить значение пословицы «что посеешь, то пожнёшь». Слышит смазанные звуки патефона, доносящиеся из открытого окна, и дребезжание губной гармошки.

Её ведут за руку и вдруг начинают говорить – по-русски, полагая, будто она немка и всё равно не поймёт. Обращаясь скорее к самому себе, лейтенант говорит о том, что в какой-то деревне Калининской области он собственноручно выносил из смрадной груды обуглившихся брёвен сильно обгорелые, разваливающиеся на части трупы детей, женщин и стариков – отступая, немцы загнали всех жителей деревни в хлев, заперли, окатили дощатые стены бензином и подожгли. И когда он перешёл границу Германии, то первым делом тайком от командования вот так же поджёг немецкий крестьянский дом, а там в погребе сидели люди: он многое пережил на войне, но их крики до сих пор пронизывают все его сны. Он дойдёт до Берлина, но никогда больше не будет никому мстить – и не позволит другим. Нет ничего грязнее мести.

* * *

Лейтенант отпустил руку Даны только на окраине города. Указал на большой дом, объяснил, с необыкновенной естественностью мешая русские фразы с немецкими, что в этом доме собрались горожане, оставшиеся без крова, в нём можно переночевать, а где-то в соседних дворах расположилась полевая кухня и там можно поесть. Дана мелко закивала и пошла к этому дому не оборачиваясь. И далеко не сразу осознала, что её пересохшие губы беззвучно повторяют одно и то же русское слово:

«Спасибо. Спасибо. Спасибо…»