Однажды утром Штернберг резко поднялся с кровати, едва поборов головокружение. Наспех оделся, подошёл к сейфу с бумагами. Вытащил свои записи, наброски, старые отчёты, не представляя, что, собственно, искать. В руки ему попал аэрофотоснимок Зонненштайна. Сотни раз Штернберг разглядывал эту фотографию. Излучина реки, дуга скалы. Камни капища – будто осколки речных ракушек, торчащие из песка, – и лесистые холмы окрест. Что могло быть более привычно и знакомо?
Однако теперь, глядя на захватанный, с изломанными углами, фотоснимок двухгодичной давности, Штернберг ощутил, будто прямо у него за спиной распахнулось окно в бескрайние просторы, дохнувшие оглушительным холодом. У него было впечатление, что он смотрит на картинку-перевёртыш, из тех, какими развлекался в детстве. Смотришь на такой рисунок и видишь голову лошади. Но затем сознание цепляется за какую-нибудь малозначительную деталь – и внезапно понимаешь, что перед тобой вовсе не лошадиная голова, а перевёрнутый портрет кавалериста.
Штернберг похлопал по карманам расстёгнутого кителя (в который раз мельком отметив, с каким тщанием Рихтер поддерживает его мундир в чистоте и порядке), достал автоматическую ручку, не помня даже, заправлена ли она. Сначала золотое перо заскребло по бумаге, но затем стремительно заскользило, оставляя блестящую чернильную линию. В руку вернулась прежняя, почти забытая твёрдость – и плавная линия, начавшись из центра капища, пошла по первому ряду стоявших полукругом пластин, затем по второму и третьему, по кромке охватывавшей излучину скалы, раскручиваясь всё дальше, по гребням окрестных холмов… Штернберг заворожённо уставился на получившийся рисунок.
Поверх фотографии легла гигантская туго закрученная спираль.
Она всегда таилась в запечатлённом на снимке изображении. Но лишь теперь Штернберг её увидел – наконец-то прочёл акростих, что давно был перед его глазами.
И в это мгновение к нему пришла догадка.
Догадка, которая объясняла всё.