Алтарь времени

С экранами здесь экспериментировали и раньше. Однако лишь на сей раз модели Зеркал сработали как усилители. Стальная криптограмма-спираль не изменяла частоту излучения, исходящего от машины, но заставляла уже само время течь по-особенному, так, как если бы на месте «Колокола» находилось живое существо, – и именно теперь отражатели восприняли излучение и придали дьявольской машине небывалую мощность. От согнанной в обширную камеру сотни людей не осталось даже пыли. Металлические конструкции покосились и будто бы вплавились в кафель и бетон, кабина для наблюдателей подчистую лишилась стёкол, расползлась на металлические листы с вылетевшими заклёпками, резиновые маты на полу рассыпались в прах.

Во время испытания был обесточен весь подземный комплекс. Впрочем, освещение быстро наладили. Блестевшие под ровным светом множества ламп металлические ленты и перемычки спиралевидной конструкции, установленной вокруг излучателя, невозможно было связать в воображении с чем-то определённым, и в то же время они прямо-таки взывали к некой исконно природной силе, к какому-то прототипу, слишком простому и одновременно слишком сложному для того, чтобы быть изобретённым человеческим разумом.

– Вам кто-нибудь говорил, что ваша установка очень красива? – заметила фройляйн Адлер. – Сама естественность. Совершенная природная форма[23].

– Однако в том, для чего её применяют, нет ничего естественного, и уж тем более красивого, не находите? – не сдержался Штернберг. Его злило то, что он ровно ничего не чувствовал, находясь в помещении, ставшим кремационной печью для ста с лишним человек. Нет, разумеется, чутьё сенситива, сходное тактильному ощущению, исправно улавливало отголоски чужой боли. Но когда-то прежде она его так мучила, эта чужая человеческая боль, теперь же просто докучала, подобно сильной мигрени. Не было ни сожаления, ни скорби. Что-то в нём перегорело, что-то кончилось, затопленное поднявшейся из бездны сознания пустотой. Штернберг поймал себя на том, что пытается насильно тыкать свою полуослепшую душу в приличествующую обстоятельствам скорбь. Не помогало. В той толпе людей, от которых даже праха не осталось, он представил Дану, и лишь тогда сердце сжалось. Но Дана… Он и сам бы теперь дёрнул рубильник, включающий «Колокол», и уничтожил ещё не одну сотню людей ради того, чтобы найти её невредимой.

Почему ничто не вызывает столько тупого равнодушия, как участь чужого, не входящего в круг своих человека? Просто способ не сойти с ума в этом мире, подумал Штернберг. Единственный способ сохранить себя. Стоит ли раздувать надуманное, выпестованное культурой сопротивление естественному порядку вещей?.. Хотя почему естественному? Во всесвязанном мире Времени невозможно представить ничего более противоестественного.

– О чём вы задумались? – поинтересовалась Элиза Адлер.

Штернберг оставил попытки открутить объектив у дистанционно управляемого фотоаппарата на накренившемся, наполовину ушедшем в пол штативе. Создавалось впечатление, что все детали фотоаппарата срослись между собой.

– Взаимопроникновение материи… – пробормотал он. – Рубцы на ткани Времени – вот что это такое. – Штернберг обернулся к женщине и сказал ещё тише: – Вы были у меня в квартире, пока я болел. Вы знаете, что явилось причиной той болезни. Вы до сих пор не доложили об увиденном Каммлеру, и это не даёт вам покоя – настолько, что вы почти готовы всё ему рассказать. И я осмелюсь спросить прямо: получится ли у меня сейчас убедить вас хранить молчание? Я буду необычайно вам признателен.

Устремлённые на него тёмно-синие глаза Элизы Адлер, блестевшие в тени глубокого прорезиненного капюшона, изумлённо расширились.

– То и дело забываю, что вы читаете мысли. Да, пока я ничего не сообщала Каммлеру. Хотя должна была. Это мой долг как участника проекта. Каммлер считает, что без морфия вы станете слишком… неуправляемы. И слишком опасны. Но вы мне нравитесь, доктор Штернберг. Я вам уже говорила… Знаете, сдаётся мне, сами вы никогда не признавались в своих чувствах ни одной женщине. А вот вам признавались. Возможно, даже не раз… Отчего так? Вы слишком горды даже для этого?

– Вы хотите предложить мне сделку, доктор Адлер? – ровно спросил Штернберг. – И какую же цену вы хотите назначить своему молчанию?

Элиза Адлер смотрела на него с лёгкой улыбкой. Штернберг насторожённо прислушивался к её мыслям, но ничего там не было, кроме жаркого солнечного простора.

– В бреду вы повторяли одно имя: Дана. Вы звали её, клялись, что непременно её найдёте. – Адлер улыбнулась шире: – Вы её любите?

Штернберг выдержал пытливый взгляд женщины. Мог бы соврать – но не хотел: не желал ни единым словом отрекаться от своей надежды. И твёрдо ответил:

– Да.

– Я бы хотела назначить цену, – со вздохом призналась Адлер. – Да только мне от вас всё равно ничего не получить. Ваши открытия могут принадлежать только вам… К тому же я не хочу, чтобы у вас остались неприятные воспоминания обо мне.