Алтарь времени

– «Зачем»?! – Фиртель даже подпрыгнул от возмущения. – Да просто так! «Зачем»! Растеряв максимы, которые подсовывает вам общество, вы теперь надеетесь отыскать какие-то другие максимы, которые валялись бы под ногами? Думаете, ответ на ваше «зачем» лежит где-то готовый и ждёт вас? Ценность жизни создают, а не находят. А сама жизнь – это дар, а любой дар совершают просто так! Вы всего-навсего слабый, опустошённый человек, раз задаёте такие вопросы. На дар способна только сила.

Хайнц ожидал, что Штернберг от такой тирады просто взорвётся – и если Фиртель теперь на неделю отправится в карцер, то можно будет считать, что заключённый легко отделался. Однако Штернберг лишь нейтрально улыбнулся:

– Благодарю вас за столь содержательный разговор, профессор Фиртель. Моё обещание по поводу вашего будущего остаётся в силе. Надеюсь, этот дар вы оцените.

Фиртеля аж затрясло. Хайнц никогда не видел его таким.

– Мне ничего не надо, вам ясно? Не надо ваших особых милостей. Я хочу разделить участь всех прочих заключённых лагеря Фюрстенштайн. Вам этого, разумеется, не понять.

– Как хотите, – обронил Штернберг.

После чего приказал Хайнцу отвести Фиртеля обратно в лагерь.

– Ну, что скажешь? – тихо спросил Хайнц по пути. Со стороны они выглядели как обыкновеннейший конвоир и ничем не примечательный заключённый: Хайнц – в шинели, пилотке и с недавно полученным автоматом, Фиртель – в робе и деревянных башмаках, громко стучавших по каменным полам коридоров замка и мощению двора.

– Что тут сказать… Человек этот – ямища бездонная, дыра, пропасть. В общем, либо он лично запустит всю мясорубку… – Фиртель умолк, поскользнувшись на обледенелом мощении и с трудом удержав равновесие.

– Либо что?

– Либо… не знаю. Но попытаться действительно стоило.

Альрих. Реванш

Нижняя Силезия, замок Фюрстенштайн

20–25 февраля 1945 года

– Вам нет нужды избегать меня. – Элиза Адлер подошла ближе. Хотела дотронуться до его руки – затянутой в резиновую перчатку, как и её собственная рука, – но передумала.

После алкогольно-морфийной эскапады Штернберга доктор Адлер стала вести себя с ним гораздо сдержаннее. К тому же сейчас её вызывающе привлекательную фигуру скрывали длинный защитный резиновый плащ с капюшоном и высокие резиновые сапоги. Это одеяние инструкция позволяла надевать вместо громоздкого и неудобного комбинезона, когда нужно было зайти в испытательную камеру после очередного запуска машины.

Штернберг ответил ничего не выражающим взглядом, в глубине души надеясь, что только ему одному ведомо, сколько сил от него требует невозмутимое поведение. После своей болезни он церемонно извинился перед фройляйн Адлер за «ту отвратительную пьяную выходку». А затем, хоть извинение его благожелательно приняли, действительно предпочёл держаться от математика подальше. Штернбергу было очень стыдно: он никогда прежде не позволял себе недостойного поведения с женщинами.

– Я правда не сержусь на вас, – тихо добавила фройляйн Адлер.

Штернберг сделал вид, что не расслышал. Он разглядывал стенд с кинокамерами: конструкция нисколько не оплавилась, тем не менее сильно накренилась, будто наполовину погрузившись в кафельный пол.

При очередном испытании излучателя Каммлер решил заодно уничтожить уже вторую партию заключённых. На сей раз «Колокол» испытывали с усилителями. По периметру помещения установили экраны из стальных листов – уменьшенные модели мегалитов Зонненштайна. А окружало излучатель словно бы сонмище тонких металлических арок – но было это не аркадой, а разомкнутым улиточным извивом небольшого отрезка двойной спирали.

Штернберг впервые видел своё изобретение воплощённым – не всё, лишь часть, – но даже этот краткий отрывок звучащего во Времени заклинания жизни (его собственной жизни!) повергал его в трепет. Он словно смотрелся в осколок незримого зеркала. И видел там себя – без званий и должностей, без чужих и собственных домыслов, ровно таким, каким явился на свет. Видел себя стоящим на коленях перед машиной смерти. Готовым служить ей.

Ещё неделю тому назад он консультировал работников небольшого конструкторского бюро, расположенного в подвале замка. С каждого кульмана на него взирала та или иная буква изобретённого им геометрического алфавита собственной жизни. «Я скажу вам, на что это похоже – на схематичное изображение химических соединений», – сказал ему один из конструкторов. Штернберг лишь пожал плечами. Все эти чертежи фрагментов, математические выкладки – его преследовало мучительное ощущение, будто его самого тут раскладывают на первоэлементы, просчитывают, унифицируют. Гул машинного зала, ряды шкафообразных корпусов новейшей вычислительной машины Z4[22], тут же, через коридор, в экспериментальном цехе, – первые образцы деталей, полированных стальных пластин, из которых будет собрана спираль… Ни о чём больше Штернберг не мог тогда думать, кроме как о «Колоколе». Эта штука ждёт его там, в подземельях. Эта штука скоро его получит. Саму его суть. Совсем скоро.

И она его получила.