Алтарь времени

Хайнц о многом передумал за то время, пока вёл наблюдение за Зонненштайном, – обо всём, что видел за последние несколько месяцев, – и маялся от близорукости своего воображения, от полной, фатальной какой-то неспособности даже в общих чертах представить себе будущее. Правда, охота к размышлениям у Хайнца появилась далеко не сразу – он вживался в роль командира отделения, что давалось ему весьма нелегко. Он привык подчиняться и вообразить не мог, что сумеет командовать, и когда в начале марта Штернберг произвёл его в унтер-офицеры и вверил ему пятерых солдат, Хайнцу сделалось здорово не по себе. Рядовые – все старше него, двадцатилетние парни, все они, казалось, смотрели на новоиспечённого командира со снисходительной насмешкой, а один, замкнутый и злой, тот, чья родня погибла при налёте союзнической авиации на Дрезден в середине февраля, и вовсе глядел волком. Но прошло всего несколько дней, и Хайнц, на удивление самому себе, научился держаться перед ними. В какое-то мгновение он понял, что рядовые ему доверяют. Более того – уважают его. Хайнц достаточно успел узнать о них. Лишь один из пятерых ещё упрямо верил в победу, а установленную на Зонненштайне конструкцию считал чудо-оружием. Остальные Зонненштайна попросту боялись, а в победу давно не верили. Эти пятеро, взятые Штернбергом из вайшенфельдского подразделения СС, охранявшего остатки эвакуированного научного института «Аненербе», теперь вернутся в Вайшенфельд – и будут оборонять город, когда подойдут вражеские войска, а скорее всего, просто сдадутся в плен. Никто из них уже не мечтал о героической гибели, даже тот, кто верил в победу.

Хайнц тоже никогда не мечтал о героической гибели во имя идеалов. А теперь у него и идеалов-то не осталось. Разве что…

Хайнц вновь посмотрел на командира. Вот кем он хочет быть, если останется жив. Человеком, который сам выбирает будущее, как бы тяжело это ни было. Человеком, беспредельно честным перед самим собой, чего бы это ни стоило.

– Командир, я хочу помочь вам. Скажите, чем я могу помочь?

Штернберг потёр переносицу, поправил очки.

– По правде сказать, у меня к тебе есть одна просьба… Ты мне очень поможешь, если – когда всё это закончится – запомни, только когда всё это закончится – ты приедешь в Динкельсбюль, адрес я тебе сейчас запишу. Если я вернусь туда раньше, то буду очень рад тебя видеть. Очень… А если случится так, что меня там не окажется, то я прошу тебя просто убедиться, что с моей семьёй всё в порядке. Я не уверен, что у меня хватит времени организовать эвакуацию. Я не знаю, как далеко от Динкельсбюля войска союзников. У меня нет подходящего транспорта, я не представляю, где его сейчас достать, а между тем моя семья – это три женщины, ребёнок и больной… паралитик. Может случиться так, что им понадобится помощь именно в тот момент, когда меня не будет рядом. Я… Признаюсь, мне очень трудно об этом просить. Могу я положиться на тебя в этом отношении?

Хайнц разочарованно вздохнул. Разумеется, Штернберг всё понял.

– Я не неволю тебя. Ты имеешь полное право отказаться. Но это единственное, в чём ты можешь действительно помочь мне. По-настоящему помочь.

«Я солдат, а вы мой командир, – мимолётно проскользнули непрошеные мысли. – Почему вы стремитесь отделаться от меня?»

Штернберг небрежно надел фуражку, с длинным вздохом повернулся к Хайнцу и положил руки ему на плечи. Пару раз чуть покачнул. Хайнцу стало совсем тоскливо и как-то горько-хорошо.

– Прости, Хайнц, но я правда не могу взять тебя с собой. Это моя личная война. Я один всё это начал. Я один должен всё это закончить. И я не в силах предсказать, как для меня всё теперь закончится…

– Но как вы справитесь в одиночку?

– Пока не знаю. Придётся импровизировать, – Штернберг невесело усмехнулся. – Но мне будет гораздо проще, если я смогу думать лишь о том, что мне предстоит сделать. Не о том, что кому-то возле меня грозит опасность.

Хайнц помолчал.

– Понимаешь… – Штернберг поморщился, мучительно подыскивая слова. – Ты для меня давно не ординарец, не подчинённый даже, а… как брат, какой бы банальностью это ни прозвучало. Я не прощу себе, если впутаю тебя во всё это и ты погибнешь.

Хайнц неотрывно смотрел в верхнюю пуговицу на мундире офицера, ярко блестевшую на солнце.

– Командир… Я давно хочу понять, ещё с тех пор, как оказался в штрафном лагере… Почему вы решили, что Германия не достойна победы? Из-за концлагерей?

– Из-за уничтожения ради уничтожения.

Хайнц вспомнил, как в лагере Дора возили на вагонетках иссушённые тела к крематорию. Каждый день. Иногда по несколько раз в день. Ему нечего было возразить, даже если б он пожелал.