Алтарь времени

– Разумеется, – согласилась баронесса таким тоном, будто речь шла о чём-то совершенно очевидном и естественном.

– Это не всё. Я очень рад тому, что вы с отцом Дану приняли, – и в то же время прошу у вас прощения за своеволие – потому что… – Помедлив, Альрих достал что-то из кармана.

Паспорт. У Даны был именно такой: когда Альрих, спасая, отправлял её в Швейцарию, то сумел за несколько дней до отъезда раздобыть для неё документы. Тот паспорт забрал Шрамм. Неужели Альриху каким-то образом удалось паспорт вернуть?

Однако же Альрих, тонко улыбаясь, с намечающимся треугольным румянцем на скулах, открыл книжечку паспорта, но не спешил показывать ей, что там написано. И почему-то вдруг поднялся из-за стола.

– Если бы мы жили в другие, более благополучные, времена, я бы не поступал таким возмутительным образом. – Он смотрел на Дану тем же вопрошающим, открытым до самого дна взглядом, каким встретил её тогда, в спальне брошенного особняка. – Прежде всего, я подарил бы тебе кольцо с бриллиантом. На помолвку. Я спросил бы благословения у родителей. Мы бы дождались, скажем, праздника Троицы, это хороший день для торжества, и перед ним я бы подарил тебе ещё одно кольцо, простое… Ты была бы в белом платье и в венке из мирта, а венчание проходило бы во Фрауэнкирхе, это главный собор Мюнхена, самый красивый собор в городе, увы, он очень сильно пострадал от бомбардировок…

Дана невольно отдёрнула руку от документа; сильно и часто забилось сердце. Она понимала, что нужно немедленно сказать что-то в ответ – ну хоть что-нибудь, – ведь Альрих ждал, смотрел ей в глаза, и она видела, насколько он беззащитен сейчас перед ней, перед тем, что она может произнести. Но сколько-нибудь подходящих слов не находилось. Дана медленно выдохнула и произнесла каким-то не своим голосом:

– Только… я ведь не католичка. Я родилась в православной семье, родители учили меня православным молитвам, я помню… – И тихо, невпопад засмеялась.

– Совсем не беда. – Альрих, криво улыбаясь, то поправлял очки, то ерошил волосы. – Я знаю, это, должно быть, самое дурацкое предложение руки и сердца на свете. С поддельным паспортом в качестве подарка. Но та контора, где сделан этот паспорт, производит качественные документы. Лучшая контора в стране. Там снабжали документами наших разведчиков… Видишь ли, этот паспорт – он даёт тебе право на… многое… скажем, на моё имущество, если вдруг что-нибудь… – Он не договорил, будто поперхнулся словами, и Дане вдруг стало страшно. – Я хочу защитить тебя, понимаешь? Если это выглядит как некое посягательство… как попытка решать за тебя… – Альрих тряхнул головой: – Я совсем не то говорю. Паспорт, в конце концов, лишь средство обеспечить тебе достойную жизнь. Если сейчас забыть об этом паспорте – хоть на мгновение, – скажи, ты… согласна?

Дана, улыбаясь, посмотрела почему-то в сторону – баронесса, молча глядя на них, задрала брови, похожие теперь на две крутые дуги. Дана пожалела, что в гостиной нет барона – он плохо себя чувствовал и был в спальне. Впрочем, глава семейства скоро и так всё узнает.

– Да. Да, я согласна. Это самое лучшее предложение руки и сердца на свете. Конечно, я согласна.

Альрих ухмыльнулся – донельзя довольно, несколько виновато и с совершенно очевидным облегчением, будто мальчишка, узнавший, что ему ничего не грозит за проделку.

Дана подошла близко-близко, задрала голову, уткнувшись подбородком в чёрное сукно кителя на его груди.

– Только мне не нужно никакое «имущество». Мне ты нужен.

Альрих вручил ей паспорт.

– Тебе надо расписаться. Я сейчас покажу где. И помни, какая у тебя теперь фамилия.

Дана, помедлив, открыла документ. Та же самая фотография, что была снята ещё в эсэсовской школе-тюрьме перед бегством за границу. Обелокуренные перекисью волосы, светлые, как у Альриха. Её имя… Так странно было это видеть.

v. Sternberg, Dana.

Дана фон Штернберг

.

Странно – но, с другой стороны, на изумление естественно. Если они двое могут быть чем-то настолько единым и всепроникающе-целым, что становится невозможно определить, где кончается собственное «я» и начинается чужое, то вполне очевидно, что и звать их следует одинаково.

Смела ли Дана мечтать о чём-то подобном? Разумеется, да, что теперь кривить душой. Разумеется, мечтала, и ещё как, но мечта эта была из области тех фантазий, которые дышат нездешним воздухом, поэтому Дану душило некое неназываемое чувство, где счастье мешалось с чем-то ещё – почти с ужасом, ещё не утихшим после странных слов Альриха об «имуществе». Он сам подтвердил, что принадлежит ей – весь, от непослушной, всегда торчащей пряди на макушке до на редкость длинных (у неё было достаточно времени рассмотреть), элегантных, не сказать иначе, музыкальных пальцев на ногах. Это было слишком хорошо. Неправдоподобно хорошо. Непозволительно хорошо без того, чтобы следом не наступило что-то очень плохое.

Кажется, Альрих догадался, о чём она подумала.

– Ты выглядишь напуганной. Но чего ты боишься? Скажи мне.

Дане вовсе не хотелось огорчать его своими страхами.

– Просто трудно поверить…