Алтарь времени

Хайнц без труда нашёл нужный дом – единственный, который был окружён очень высоким глухим забором. Штернберг предупредил, что дом могут охранять, – но охраны видно не было. Хайнца никто не остановил, когда он толкнул калитку и направился к крыльцу. Постройка была очень старой – что было видно по каменной кладке в простенках и по ветхим ставням. Всё вокруг было словно погружено в летаргический сон – замершие деревья, этот седой, с тусклыми окнами, дом. Хайнц подумал было, что весь путь оказался проделан им зря и семья Штернберг давно уехала. Быть может, командир успел эвакуировать свою родню. Хорошо, если так. У кого бы теперь только выяснить…

Хайнц остановился у крыльца. Он вдруг понял, что вокруг слишком тихо – ещё на окраинных улицах его поразила эта странная тишина, будто весь город затаил дыхание, – но тогда Хайнц был слишком занят поисками дома. А дом тем временем смотрел на него – подозрительно и даже с испугом, таращился всеми тёмными окнами. Взгляд Хайнца заскользил от окна к окну. Вот в крайнем шевельнулась серая завесь. Тогда Хайнц поднялся на крыльцо и решительно забарабанил в дверь.

Ещё полминуты тишины – и ему открыли. На пороге стояла высокая немолодая женщина. Тонкое лицо, узкий нос, вольно раскинутые до самых висков дуги бровей. Глаза с чуть приопущенными уголками. Лёгкий раствор этих черт, слабую, но внятно читаемую их примесь Хайнц видел в другом – мужском – лице, которое помнилось ему фотографически-отчётливо. Хайнц сразу понял, кто перед ним.

– Добрый день, фрау фон Штернберг, – произнёс он, сильно запинаясь. – Моё имя Хайнц Рихтер, я… я ординарец обершт… то есть в-вашего… э… в общем, Альриха фон Штернберга. Мой командир просил меня убедиться, что у вас всё в порядке, и… если он сам ещё не приезжал… узнать, нужна ли вам помощь.

– Он не приезжал, – едва открывая высохший узкогубый рот, произнесла женщина. Лицо её оставалось совершенно бесстрастным, и потому что-то пугающее было в том, как по этому невыразительному лицу, похожему на маску, вдруг скользнула слеза, причём сама женщина будто и не заметила этого.

Хайнц растерянно посмотрел вглубь дома, где из темноты выступила невысокая девушка.

– Добрый день, фройляйн Заленски, – пролепетал Хайнц. И наконец отважился спросить: – Что у вас случилось? Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Он не приедет, – почти не размыкая губ, сказала женщина. – Он больше никогда не приедет.

Хайнца будто приподняла над землёй и опустила обратно леденящая волна.

– Нет, он приедет, он обязательно вернётся, он же обещал… – Хайнц, невольно ища поддержки, вновь посмотрел на фройляйн Дану. Глаза девушки, отражая дневной свет, влажно светились ярко-зелёным, в точности как распустившаяся листва вокруг.

– Он обещал, – тихо повторила Дана.

Тишина достигла своего пика. Сковала свежую зелень деревьев и преддождевое фиолетово-синее небо. Обняла старый дом. И тут же отпрянула: будто кто-то резко вывернул до упора ручку динамика и неожиданно включился звук. Басовитый хриплый рёв и дробный грохот. Хайнц знал, что означает этот грохот: так гремят и скрежещут о брусчатку гусеницы танков. И сразу стало ясно, почему город замер в ожидании и в чём это ожидание заключалось. Ещё отказываясь верить тому, что сейчас увидит, ещё ощущая болезненный протест в каждой жиле своего тела, трепетавшей не от воя и грохота, а от осознания того, что

является источником зверского шума, – Хайнц медленно обернулся. Из-за высокого забора он не видел, что происходило в конце улицы. Но рёв и металлический лязг нарастали, их источник приближался. Хайнц невольно вцепился в рукоять автомата вспотевшей рукой, но тут же отпустил оружие.

В проёме открытой калитки показался первый танк.

Первый американский танк. За ним – следующий. Машины ехали и ехали, одна за другой, неторопливо, как на параде, не встречая никаких препятствий, по улицам замершего города, для которого закончились прежние времена и начались новые, неведомые, совершенно другие.

Хайнц стоял у дверей дома и вместе с женщинами из семьи Штернберг молча смотрел, как по улице едут американские танки.

Дана

Тюрингенский лес – Динкельсбюль

25–29 марта 1945 года

Шоссе запрудили отступающие войска, и ехать пришлось долго, в объезд. Солнечный свет выбеливал просёлочную дорогу. Всё кругом плавилось в бликах, и в салоне становилось жарко.

Но Дане было холодно. Она то и дело поглядывала на Альриха, молчаливо-сосредоточенного, и тот в конце концов, поймав её вопросительный и умоляющий взгляд, всё так же молча взял её за руку. Ладонь у него оказалась очень горячей, а пальцы, напротив, – ледяными. Дана не смела ничего спрашивать сейчас. Ощущение от их поездки, тягостно-тревожное, на каком-то самом глубинном уровне напоминало ей путешествие в вагоне-телятнике, прямиком в лагерь. То же ощущение глухой неизвестности, которое словно не позволяло вдохнуть в полную силу.