Алтарь времени

– Вы сделали большую ошибку, Альрих, – произнёс Гиммлер, но интонация его оказалась почти виноватой. – Развяжите же ему руки, что вы, в самом деле, – с мягкой укоризной обратился он к конвойным. Затем жалко улыбнулся, закинул ногу за ногу. Штернбергу ясно припомнился сложный рисунок шрамов от ударов надзирательской плетью на спине Даны, сущая карта концлагерей, которую он на ощупь изучил вдоль и поперёк своими благоговеющими ладонями. Невольно подумалось: а что, если сейчас Гиммлера ударить? Двинуть кулаком в челюсть так, чтоб слетело пенсне. И сразу пришло понимание, что Гиммлера он не сумеет ударить никогда. Не только потому, что тот, рыхлый и узкоплечий, был гораздо слабее него и не умел драться. Не только потому, что Гиммлер приказал развязать ему руки. А из-за этой смеси гордости, обожания и страха, с какой шеф всегда на него смотрел. И страха, надо сказать, было теперь даже больше, чем обычно. Гораздо больше. Страха – и вины. И вины.

– Фюрер отдал приказ нанести удар по вражеским войскам посредством нашего нового оружия, – тихо произнёс Гиммлер.

«Фюрер ничего не знает. И не будет знать». И чем всё закончилось! Штернберг не сдержал горькой усмешки.

– О новом оружии фюреру сообщил Борман, – продолжил Гиммлер. – Решил, будто в СС что-то скрывают от фюрера, – добавил он мрачно. – А вот откуда информация попала к Борману… Но я даже рад, что фюреру теперь всё известно. Фюрер отдал единственно возможный приказ. Мы либо победим, либо погибнем. У нас ещё есть шанс на победу!

– Вы же сами в это не верите, – почти шёпотом, с отчаянием произнёс Штернберг. – Американцы перешли Рейн, русские – Одер. Вы же намеревались начать переговоры…

Борман. Так вот почему кристалл для ясновидения показал Бормана! Почему, почему нельзя было догадаться раньше? Длинная тень этого человека, второго после Гитлера, вновь коснулась ног Штернберга, и вновь как бы мимоходом брошенные секретарём слова где-то в ставке фюрера оказались фатальными. Приказ применить оружие. Приказ Гитлера.

– Санкта Мария… – одними губами произнёс Штернберг.

– Если мы не спасём Германию, наша жизнь потеряет смысл. Да, мы допустили много ошибок, да, я многое сделал бы по-другому, начни мы всё заново. Но у нас есть шанс! В истории были случаи, когда спасение приходило в последний миг – вспомнить хотя бы Фридриха Великого, его армии тоже были на грани поражения! В конце концов, темнее всего перед рассветом…

Штернберг вдруг заметил, что в глазах шефа блестят слёзы. Это было так странно, так гадко и так жалко, что Штернберг прямо-таки оторопел. Гиммлер между тем многословно, в своей обычной манере, лопотал что-то про «скорую победу» и про преданность фюреру, с огромным облегчением от того, что больше ему не придётся принимать никаких изводящих самостоятельных решений вроде переговоров с представителями западных держав или освобождения евреев, и ещё с немощной, почти призрачной, но совершенно искренней надеждой на это трижды проклятое «чудо-оружие», и с усталостью от всего… И со страхом. Прямо-таки с ужасом. Вполне сродни тому, что ветвисто разрастался сейчас в груди его подчинённого – потому что Штернберг услышал. Прочёл, по какой именно причине шеф отдал приказ об его аресте. Не потому, что Штернберг подчинил себе генерала Каммлера и самовольно покинул Фюрстенштайн, нет.

– Альрих, – вдруг прервал себя Гиммлер, – на днях я говорил с группенфюрером Мюллером. Мюллер раньше сообщал, что выслал мне далеко не все копии протоколов ваших допросов – штаб-квартиру гестапо бомбили, часть документов была утеряна. Но недавно копии всё-таки нашлись в архивах. Я получил эти документы.

Словно открылось окно в космическую ночь, и в лицо ударил чёрный ветер. Штернберг сжал кулаки – он знал, что сейчас услышит, и попытался занять оборонительную позицию, хотя понимал, что всё бесполезно и ему нечем крыть.

– Меня с месяц травили наркотиками, я бредил и мог наговорить на допросах невесть что.

– Мюллер утверждает, что это были не наркотики, а специальные препараты, которые на жаргоне следователей называются сывороткой правды. И под воздействием этих препаратов вы говорили, что вывозили заключённых из концлагеря Равенсбрюк, эвакуировали их в Швецию. А какую-то неполноценную, то ли славянку, то ли ещё кого, отправили в Швейцарию. В протоколе зафиксированы ваши высказывания… вы грозились убить всякого, кто причинит ей вред.