Тысячелетия назад к этой скале пришёл человек с необычайно сильным, всепроницающим разумом и светлой волей. Человек, который проник в тайны Времени и подчинил его – хотя подчинено оно каждому, мудрец далёкого прошлого лишь осознал до конца всю глубину своей человеческой власти и всю высоту силы творящего разума. И раз ему было подвластно Время – то была подвластна и материя. Одной лишь ясной и точной, как движение резца скульптора, мыслью он поднял из недр земли огромные камни, принявшие форму и зеркальную гладкость идеальных отражателей, а самый большой создал из огромной скалы – чтобы каждый из его соплеменников, встав перед этим гигантским Зеркалом и заглянув к себе в душу, мог изменить мир к лучшему.
Другие люди решили обратить преподнесённый им – каждому из них – дар не для созидания, а для разрушения. Они окружили Зеркала стражей, назвали себя жрецами нового бога и обращались к Зеркалам, чтобы силой Времени в единое мгновение убивать множество врагов.
И тогда мудрец, постигший тайны Времени, обратился к нему, чтобы изменить русло реки, и Зонненштайн был затоплен на десятки веков – до теряющегося в дымке эпох далёкого будущего, когда история человеческого рода станет долгой и научит людей многому.
Но минули тысячелетия, сменялись государства и народы, история стала седой старухой, покрытой шрамами, но человек ровно ничему не научился и остался прежним.
Недостойным Зеркал Зонненштайна.
Пройдут ещё тысячелетия – и ничего не изменится.
А раз так – человек не достоин такого дара. Не достоин – ради сохранения его же жизни. Пусть Зеркала не достанутся больше никому.
Да будет так.
Дрожа, Штернберг поводил вокруг руками в поисках опоры. С каждым вдохом боль нанизывала его на раскалённое остриё, стальными крючьями вынимала разум. Цепляясь за натянутые цепи, что удерживали равновесие вибрирующей конструкции, Штернберг с трудом разогнулся: ноги почти не повиновались ему, но он должен был стоять – и стоять прямо, чтобы оказаться точно в фокусе Зеркал.
Он смотрел в гладь скалы и видел там, в каменном зазеркалье, себя – таким, каким всегда мечтал видеть, достойного сына своего отца и своей отчизны, человека, который совершает самое правильное на свете дело, не сомневаясь больше ни в чём.
И теперь, отрешившись от боли, от страха, от всего, что сковывало его мысль, он изрёк своё пожелание – швырнул его в синюю бездну небес, и в непоколебимую вечность огромной скалы, и в солнечное сияние. За его спиной разрастался кокон мёртвого голубоватого света, ткань мундира обращалась в прах, чернела и облезала с костей плоть, и точил тяжёлые слёзы металл под ногами, но Штернберг успел послать мысль – всю, до последнего образа.
Штернберг ещё успел увидеть, как, повинуясь его мысли, растрескались, потекли струями тонкой пыли гранитные зеркала-мегалиты.
Небо раскалилось добела, и его наэлектризованное сияние затмило солнце.
Иссиня-белый огненный купол поднялся над древним капищем. Он беззвучно рос и ширился, сминая всё вокруг стремительной волной нестерпимо-белейшего пламени, слизнув тонкие конструкции металлической двойной спирали-криптограммы, обращая в прах камни, мигом оплавив, как свечи под огнемётом, стальные вышки, сметая деревья, смахивая, как песчинки, солдат, в панике бегущих в лес.
Но этого Штернберг уже не видел.