Алтарь времени

– Вы же погибли, – прошептал Каммлер. – Погибли при взрыве «Колокола».

В призрачном синем полумраке было прекрасно видно, как Штернберг ухмыльнулся: знакомо, очень неприятно, паяснически и одновременно с почти сочувственным превосходством. Генерал услышал тихий шелестящий смешок:

– Разве я похож на мертвеца, доктор Каммлер?

В том-то и дело, что выходец из небытия был жив и абсолютно реален: долговязый и худощавый голый мужчина. Видны были вены на жилистых руках. Видно было, как в такт дыханию на боках проступают рёбра.

– Отдайте мне ваш пистолет, доктор Каммлер, – произнёс Штернберг мягко, будто обращаясь к буйнопомешанному. – Не заставляйте меня делать вам больно.

Именно в этот миг Каммлер захлебнулся ужасом. Хрипло зовя на помощь, он выхватил «парабеллум», но в следующее же мгновение его руку пронзила резкая боль, отозвавшаяся аж под сводом черепа, а пистолет очутился в ладони у Штернберга. Генерал поднёс к глазам дрожащую руку – у запястья темнел длинный ожог.

– Где документация по «Колоколу»? Показывайте, – всё так же мягко сказал Штернберг. Шагнув в комнату, он первым делом сдёрнул с ближайшего стола какую-то пыльную тряпку и повязал вокруг пояса. Разве призраки смущаются наготы? Разве на призраке удержится намотанное вокруг бёдер тряпьё?

На зыбких ногах Каммлер двинулся через обширное помещение к столу под самой лампой. Гость ступал следом, держа его на мушке. Лампа замигала, накалилась добела, будто вот-вот перегорит, затем почти погасла. В неверном, панически пляшущем свете Каммлер увидел, как невозможный визитёр подался вперёд, чуть склоняясь над столом.

– А где остальные документы? Я знаю, должны быть ещё.

Каммлер не ответил. Только мельком невольно подумал. Но Штернберг тут же удовлетворённо кивнул:

– Понятно. Благодарю, доктор Каммлер. А теперь давайте выйдем отсюда.

Генерал схватился за стул, чтобы обрушить его на голову гостя, – но и поднять не успел.

– Лишнее, доктор Каммлер. Не утруждайте себя понапрасну.

Генерал не успел осознать, как ноги вынесли его в коридор. Штернберг приостановился на пороге, оглянулся. Просто оглянулся назад – и всё, что находилось в комнате: шкафы, ящики с бумагами, папки на столе, оставленный у стола портфель с документацией, всё мгновенно полыхнуло бешено гудящим пламенем. Из дверного проёма ударил такой жар, что не только Каммлер, но и Штернберг отшатнулся. Разве призраки отшатываются от огня?

Жречески-торжественные отблески пламени плясали на плечах и на груди гостя, золотисто посверкивали в его взъерошенных волосах.

– Даже не знаю, что вам сказать, доктор Каммлер. Всё, что вы способны понять, – думаю, вы и так уже поняли. Об остальном говорить бессмысленно. Завтра в город войдут русские. – Штернберг на мгновение прикрыл глаза, будто обращая взгляд куда-то внутрь себя. – Русские танки пражане будут забрасывать цветами. Вам не стыдно от того, что их встречают цветами, а нас провожают проклятиями? Мы могли бы избрать другой путь. Могли бы.

– Нет, мне не стыдно, – тихо ответил генерал. – Я выполнял свой долг.

Штернберг лишь молча кивнул. Как его жест следовало понимать: «Я знал, что вы это скажете», «Вы безнадёжны», «Вам просто больше нечего ответить», «Быть может, вы в чём-то и правы»?..

– Вы пришли только за этим? – Каммлер кивнул в сторону зияющего ослепительным золотым светом проёма – словно дверь в недра солнца.

– Да. – Штернберг вновь улыбнулся, на сей раз спокойно, с достоинством. – Прощайте, доктор Каммлер.

Он ушёл туда, откуда появился, – в сторону лестницы в конце коридора за углом. Когда Каммлер бросился следом – даже не отдавая себе отчёта зачем, – там, на лестнице, никого не оказалось. Только валялся обрывок портьеры. И лежал на нижней ступени «парабеллум» с ещё тёплой от чужого прикосновения рукояткой. Как намёк. И плыли, замирая и затухая, сгустки синеватого свечения – как сукровица рассечённой и вновь сомкнувшейся реальности.

Собственно, именно в это мгновение всё и закончилось. Именно тогда Каммлер окончательно понял, что будущего для него нет. Дело было даже не в уничтоженных документах (Каммлер готов был поклясться, что и в его австрийском тайнике остался лишь пепел). Просто для него – именно для него, сейчас – всё кончилось и настала пустота. Абсолютное ничто, которое он сам некогда выбрал. Когда? Быть может, тогда, когда сделал первый набросок плана концлагеря, прекрасно зная, для чего нужны концлагеря. А может – когда решал вопрос о производительности газовых камер, прекрасно зная, для чего эти камеры предназначены. Когда именно – теперь это уже было не важно.