Алтарь времени

Черноусый офицер промолчал. По тому, как он иногда задерживал на ней взгляд, было заметно, что она его привлекает, но вовсе не в качестве молодой и нежной женской плоти, а как-то по-другому. Не телесно, во всяком случае. Быть может – хотя трудно было в такое поверить, – Юстин ей попросту сочувствовал.

– Как вы думаете, будущее только одно? – вырвалось у Даны. – Или будущих всё-таки много, как меня учили? Мы выбираем будущее или нет? Или вообще сами… сами создаём?

Юстин вновь задержал на ней тёмный серьёзный взгляд.

– Наверное, выбираем… до какого-то момента, после которого события уже не остановить. Мы все давно выбрали. А потом кто-то начал выбирать за нас. И ничего уже не исправить.

– Кто-то – это Гитлер?

– Думаю, нет. Не Адольф. – Юстин презрительно поморщился. – Этот-то давно уже не способен ничего выбирать… А всё-таки, – несколько неестественно оживился он, – может, посмотрите моё будущее?

– Нет. Извините. Меня учили, что это очень нежелательно – предсказывать будущее человека. Потому что предсказатель, называя события, сам создаёт человеку судьбу… Ну, выбирает за него. Выбирает только то, что удалось разглядеть.

* * *

Впервые за долгое время Дане привиделся сон.

Нескончаемые сеансы ясновидения настолько выматывали её, что заснуть обыкновенно означало то же самое, что провалиться в чёрную яму глубокого обморока: едва закрываешь глаза, как сознание выключается, будто лампочка, до самого утра.

Однако на сей раз вместо ночного небытия пришло сновидение, остро осознаваемое, яркое и чувственное. Дана будто бы лежала на широкой кровати, в горах одеял и подушек, снежно-белых и почти как снег же холодных. Однако она не мёрзла, напротив, ощущала тонкую испарину по всему телу. Рядом был Альрих – и во сне реальность со всеми страхами, обидами и виной, в свою очередь, казалась Дане дурным, не заслуживающим внимания сном. Альрих, полусидя, нависал над ней, опираясь на вытянутые руки, что по запястья погрузились в мягкость одеял по обеим сторонам от неё. Без очков, волосы прежней вызывающей длины. Его глаза: ни малейшего косоглазия, и радужки не разные, а одинакового ясно-голубого цвета. Эта безупречность пугала и завораживала. Альрих и в то же время не Альрих. В его лице, как и во всей позе, читались не столько готовность и желание обладать, сколько намерение защитить, прикрыть собой. Дана ловила его взгляд, то и дело ускользающий к окну (наполненному нестерпимым белым сиянием), и слышала тяжёлый рокот и грохот: словно невиданной силы гроза разыгралась прямо над домом. Дребезжало оконное стекло. Чем больше Дана вслушивалась, тем меньше зловещие звуки походили на грозовые раскаты. Короткие удары, бьющие по ушам. Продолжительное низкое эхо. Далёкий лающий вой. Неясный гул, что преследовал Дану последние дни, – она даже не могла теперь вспомнить, когда впервые его услышала, быть может, ещё тогда, когда её только привезли в Метгетен? – теперь надвинулся и рассыпался на множество звуков: на выстрелы артиллерийских орудий.

Ударило где-то совсем рядом, с потолка посыпались куски штукатурки. На неё, впрочем, не упало ни одного, – Альрих-не-Альрих наклонился ниже к ней, опёрся на локти. Невозможно-яркий для сна контраст мужских прикосновений: гладкой безволосой кожи на груди и густо заросших светлой шерстью предплечий. Дана слышала тихое дыхание у самого уха. Остальные звуки поплыли, отдалились, и артиллерию, даже самые крупные калибры, вновь стало едва слышно. Дане подумалось: надо скорее рассказать Альриху про ту пустоту без времени и пространства, что выплеснулась на неё из призрачного будущего, – рассказать, пока вслед за слухом не поплыл и разум. В экспериментальной школе, где всюду слышались шаги охраны, между ней и её учителем так ничего и не произошло, и какая-то немая голодная часть её сути ни в какую не желала с этим обстоятельством мириться, насылая такие опьяняющие сны…

Альрих-не-Альрих коснулся губами её уха.

– Беги, – отчётливо произнёс знакомый голос. – Беги!

И Дана, вздрогнув, проснулась.

Она была вся в поту, единственная её комбинация, служившая ей и ночной сорочкой, была мокрая, хоть выжми. То и дело закладывало уши от пугающе-близких ударов артиллерии. Звуки боя, что чудились во сне, преследовали её и наяву. Отдалённое ворчание, к которому Дана настолько привыкла за последние дни, что вовсе перестала обращать на него внимание, превратилось в громовой грохот орудий. Сквозь раскатистое уханье и вой пробивался треск пулемётов. Война пришла в город.

Было позднее утро 29 января.

Дана вскочила с кровати, наспех оделась, принялась стучать в запертую дверь. Старые часы в комнате, которые она не забывала заводить и как-то, с позволения Юстина, сверила с его наручными часами, показывали почти половину двенадцатого – почему к ней до сих пор никто не явился, почему Либуша не принесла завтрак? Дана стучала, пока не отбила кулаки, потом ударила ногой. На улице тем временем наступило затишье, и лишь жутким молчанием отозвался дом на её крики и беспомощные пинки в дверь.