Алтарь времени

Дана заметалась перед лестницей наверх. Второй этаж?.. Самоубийство. Забежала под лестницу – там, в полутьме, обнаружилась низкая, в половину человеческого роста, дверь чулана. Изнывая от отчаяния, Дана рванула дверцу, и, на её счастье, та оказалась незаперта. В чулане, в свете крошечного квадратного окошка, громоздилась плетёная садовая мебель, у стен стояли сложенные шезлонги. С обратной стороны у двери даже не оказалось ручки. Кое-как закрыв её, Дана забилась в дальний угол и затихла, прислушиваясь.

Долго ждать не пришлось. Раздались крики. Визг и детский плач просачивались сквозь глухую чуланную тишину, словно вода сквозь песок. Выстрелы. Что там происходит? Подвальных обитателей выгоняют наверх – или они сами бегут? Раздался грохот – видно, переворачивали мебель. Началось.

В комнатах словно бесновался табун лошадей и кто-то нескончаемо, надрывно верещал, нечеловеческий визг вгрызался в душу. Дана сначала слушала почти заворожённо, с остекленевшим немигающим взглядом – это ли не та самая месть, которую она, стоя на перекличке или лёжа на лагерных нарах, в мыслях своих насылала на весь немецкий народ, – а потом заткнула уши. Интересно, сколько их было – таких, как она, – кроваво мечтавших, выдумавших и протолкнувших своими мыслями в материальный мир

такую месть? Чтобы от древних городов оставались развалины. Чтобы Альрих погибал от наркотиков. Чтобы с немками – старухами, девочками, беременными женщинами – творили что-то чудовищное обозлённые мужчины, у которых трофейная выпивка и жажда мести плескались у самого горла.

А её соотечественники, оказывается, ничуть не лучше немцев. Дана чувствовала себя оплёванной. Хотя у кого повернётся язык осуждать этих солдат после того, как они выбили врага со своей родной земли?

Казалось, минула вечность: руки онемели от напряжения, сжатое в комок тело ныло, и Дана выбралась из-за груды мебели и устало села на пол у стены, вытянув ноги. В доме больше не визжали и не гремели, лишь изредка звучали приглушённые мужские голоса. Один раз грохнул выстрел. Дана достала из кармана «парабеллум», сдвинула рычажок предохранителя и положила руку с будто приросшим к ладони пистолетом на колени.

Пистолет у неё сейчас был в правой руке, а в левой – небольшая вещица, служившая ей в каком-то смысле более настоящим амулетом, чем тот, что висел на шее. Автоматическая ручка, подарок Альриха. Маленький бриллиант на зацепке мягко мерцал, как далёкая звезда – таинственно и недостижимо-безмятежно.

…Да, Альрих не клялся ей в верности до гроба (злой смех Эвелин: «Верность и мужчина – понятия несовместимые!»). Простить его, если что, не получится, потому как у Даны вообще не получается прощать. Даже то, что он был эсэсовцем и поначалу пытался ставить над ней какие-то ментальные эксперименты, она целиком приняла, но не простила. Возможно, у неё и впрямь нет будущего. Но ведь не зря, не зря же был тот необыкновенный утренний сон…

Свет в окошке потускнел – не то день близился к вечеру, не то просто набежали тучи. Дана спрятала ручку обратно в карман платья и съела припасённый хлеб. Она не сумела бы сказать, сколько уже сидит в чулане. Казалось, время обернулось вокруг неё многослойным прозрачным коконом и ненавязчиво изъяло её из окружающей действительности. В какой-то миг вернувшись в реальность из странного состояния полудрёмы-полуяви, Дана осознала, что дом под самую крышу набит тяжёлой, как могильная земля, тишиной.

И тогда отважилась выйти.

Шаг за шагом преодолевала она сумеречное, пронизанное запахами беды пространство коридора, держа руку с пистолетом в кармане пальто. Направо – комната. Мебель разгромлена в щепы, разбито зеркало у туалетного столика, кровь… Мёртвая женщина. Дана напряжённо отвернулась. Не смотреть. Не приглядываться. Следующая комната, и опять то же самое – искорёженная утварь, лужи крови и блевотины на коврах, тяжёлый дух и мертвецы. Женщины и девочки. Те, кого Дана видела в подвале.

Теперь, при виде трупов, ей больше не было страшно – тело словно обратилось в слиток тяжёлого тёмного металла, такого же, как тот, из которого был отлит «парабеллум» в её правой руке. А душу выморозила ярость. Нет никаких «родичей». Нет русских, нет немцев. Есть только люди. Она бы сказала – «мужчины», если бы не видела, на что способны в лагерях надзиратели-женщины.

Только люди.

Дана не испугалась, когда услышала шаги у входной двери, а затем голоса. Она – ведьма и сейчас будет убивать. Пусть даже только с помощью пистолета.

В дом вошли двое красноармейцев – долговязый мужчина с острым морщинистым лицом и щуплый, среднего роста парень, ровесник Даны.

– Ну, дела, – бормотал парень, озираясь. Мужчина же первым обратил внимание на Дану:

– Смотри, лейтенант, какая фифа!