Американский Шерлок Холмс. Зарождение криминалистики в США

В 1910 году французский ученый Эдмон Локар[25] сформулировал один из ключевых принципов криминалистики, известный как «локаровский принцип обмена»^{146}: «Каждый контакт оставляет след». Убийца, не осознавая того, одни следы унесет с места преступления, а другие оставит. И Локар с успехом находил эти улики.

В 1921 году Оскар Генрих при помощи геологии сумел подкрепить обвинение против Уильяма Хайтауэра. Петрографический анализ показал, что состав песчинок с лезвия ножа из кармана техасца и с палатки, найденной под его кроватью, соответствовал структуре песка на месте захоронения священника. Современные эксперты по судебной геологии чтят Оскара, который первым «расширил применение геологических, петрографических исследований в криминалистике, включив в них анализ песка, почвы, красок и пигментов». Выдающееся достижение Оскара, его новаторство, вошло в историю криминалистики.

Оскар также доказал, что шнуры, найденные на пляже и в комнате Хайтауэра, были сделаны из тех же волокон. И все-таки следователи сомневались: достаточно ли этих доказательств, чтобы убийца оказался на виселице?

К началу сентября прокурор собрал все необходимые материалы по делу против Уильяма Хайтауэра, однако оставалась еще пара неясных деталей. А что, если второй мужчина все-таки существовал

— тот самый «невысокий смуглый иностранец»? А вдруг Долли Мейсон — не выдумка?

* * *

Освещавшие расследование репортеры смаковали чудаковатое поведение техасца и в особенности абсурдную историю о некой женщине, которая якобы рассказала ему об иностранце, рьяно ненавидящем католиков. Вскоре странности Хайтауэра стали объектом пристального внимания и на суде. Техасец твердил, что просто хотел помочь полиции и потому показал, где закопано тело священника. Иначе отца Хеслина никогда бы не нашли. Хайтауэр явно не страдал от осознания собственной вины и не собирался ни в чем каяться. Напротив, он тщетно убеждал следователей, что не тронул бы священника и пальцем. Все, с кем беседовал техасец, сошлись в едином мнении: Хайтауэр искренне считает себя невиновным. Почему при наличии такого количества улик он не желает признаться в преступлении? Ответы крылись в биографии техасца.

Годом ранее Хайтауэр написал кредитору, у которого одалживал капитал для организации производства цукатов. Он горько жаловался на недавний развод, расстроенные финансы и пошатнувшееся из-за прогоревшего бизнеса душевное здоровье: «Пять лет на грани банкротства и последовавший развод так меня доконали физически и душевно, что я отчаянно нуждался в отдыхе и смене обстановки»^{147}.

Безусловно, Хайтауэр страдал от длительного психического расстройства — судя по всему, это была шизофрения, — однако его адвокаты не ссылались на невменяемость подсудимого. Судья мог бы отправить его в психиатрическую лечебницу — все же лучше, чем виселица. Хотя, может, и нет.

В 1920-е о психозах знали еще очень мало, адекватного лечения шизофрении не существовало^{148}

. Уровень смертности в перегруженных больницах для душевнобольных в пять раз превышал аналогичный показатель по населению в целом. В то время не имеющим должной квалификации врачам в качестве лечебных мер позволялось использовать любые препараты, хирургические вмешательства и даже заточение в камере. Психиатрия еще не изучалась в университетах. Хайтауэр, несомненно, страдал от душевного расстройства, но угодил не в лечебницу, а на скамью подсудимых, и впереди замаячила виселица.

Осенью 1921 года, несмотря на блестящие профессиональные успехи, Оскар Генрих старался сохранить собственное душевное равновесие и не поддаваться нарастающей панике. Он никогда не сомневался в своих знаниях и умственных способностях. К сожалению, по-прежнему оставалась проблемой финансовая нестабильность. Впрочем, несмотря на сложности с деньгами, Оскар арендовал новый офис в Сан-Франциско, в доме 25 по Калифорния-стрит — долгожданное расширение процветающего бизнеса. Пока выдающийся криминалист раскрывал уголовные преступления, у него на фоне постоянного стресса развилась нервная диспепсия.

«Если мне предстоит выступление в суде, к которому следовало бы готовиться три дня, а в моем распоряжении лишь сутки, лучше вообще не есть: напряжение в ходе работы парализует любые пищеварительные процессы»^{149}, — признавался он Кайзеру.

Тревожность Оскара переросла в манию: он проводил сутки напролет без сна, запершись в домашней лаборатории. Исследовал улики и строчил отчеты с бешеной скоростью. А назойливые звонки от конкурентов изводили Оскара больше, чем неугомонные сыновья, громко игравшие прямо над его лабораторией. Узнав, что пожилой почерковед Карл Айзеншиммель неожиданно созвал пресс-конференцию, на которой хвастался ролью «главного эксперта» в деле Хайтауэра, Оскар был вне себя от ярости. Ведь на самом деле, кроме пары замечаний о записке похитителя, Айзен— шиммель ничего не внес в материалы обвинения.