Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

Похоже, что строитель мечты Вольф был натурой, более поглощённой действием, а Абба, несмотря на всю свою активность и свои политические амбиции, – более литературной, если не поэтической. Во всяком случае, Вольфу принадлежит большая часть организационных текстов (сильно окрашенных, как мы говорили, поэтической эмоцией), Аббе же большинство стихов, которые мы обнаружили в газетах и в сборниках, увидевших свет в их издательстве. Мы уже начали разговор о литературных взаимосвязях. Продолжим его.

Как кажется, самой первой литературной утопией, напечатанной в России после падения царского режима, была небольшая притча в духе политических «сказочек», любимого средства социалистической агитации «в народе»: «Почему? или Как мужик попал в страну – “Анархия”». Под ней стояла подпись «Бр. Гордин», указывающая на авторство Аббы.

Она увидела свет в 1917 году и была написана до октябрьского переворота, судя по тому, что в тексте упоминается Временное Правительство. Если мы не ошибаемся, она ещё не вошла в библиографии русской утопии и научной фантастики. Однако она сыграла свою роль: отзвук её слышится хотя бы в названии знаменитой, написанной в 1921 году книги Александра Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии».

Сказка рассказывает о мужике по имени Почему. Отчасти как Кандид или Иван-дурак, он подвергает сомнению общепринятый языковой этикет и своими вопросами разрушает записанную в языке логику господства одних над другими (ту же традицию продолжат позднее герои Платонова или житковский мальчик Почемучка).

Гординская притча – наследница утопии и «революционной сказки», псевдофольклорного жанра, в котором подвизались «ходоки в народ» 1870–1880‑х годов, от Степняка-Кравчинского¹⁵³ до Горького, и который в период модернизма сблизился с жанром политической сказочки – после Салтыкова-Щедрина к ней вернулся Фёдор Сологуб (в годы первой революции), а вслед за ним Леонид Андреев, Ремизов, Замятин, – и с программным символистским мифотворчеством. Николай Олигер в «Празднике Весны» (1911) смешал утопию, сказку и «мифологический» тон: это стало литературной конвенцией. И когда литература окончательно пошла в массы, к этой конвенции, по-разному дозируя ингредиенты (иногда пародируя, иногда добавляя интонации родом из мистической поэмы), стали обращаться сплошь и рядом и маститые пропагандисты, такие как Владимир Маяковский («Мистерия-буфф», «150 000 000») или Анатолий Луначарский («Иван в раю») и случайные попутчики наподобие Александра Грина («Фабрика дрозда и жаворонка», 1919).

Абба Гордин строит повествование, перебрасывая мост между временем до и после революции, между прошлым и далеким будущим. Переход происходит плавно. Мужика бьёт и эксплуатирует барин; он уходит в город, «…видит дом высокий, превысокий, а трубы у него такие высокие, что до неба доходят, до Бога достигают, а из них дым валит прямо в небо»¹⁵⁴; работает на фабрике; участвует в демонстрации и попадает в тюрьму; идёт искать и находит страну счастья: «Что это, город? Нет, это не город, в городе ведь нет полей, нет огородов […] Что это, деревня? Нет, это не деревня, в деревне нет таких домов, таких больших красивых домов […] Город не город, деревня не деревня, а городовых нету, – и без них люди живут»¹⁵⁵

.

Сначала Почему пытается найти смысл в бессмыслице капиталистического мира, потом постигает, благодаря гиду, чудеса утопии, а в последней части сказки он в свою очередь «просвещает» учёных-утопистов, описывая «дикие страны», из которых пришёл. Неожиданных мыслей тут нет, шаблонно дан и мир утопии: бесплатные чайные («из стекла и из зеркала»), общие дома, Храм Знания, Храм Труда. Внимание привлекает, однако, живость рассказа и прежде всего мотивированный героем интерес к «смыслу слов». Почему задаёт вопрос судье: «А почему ты меня судишь, а не я тебя?» Следует обмен репликами:

– Царь велел тебя судить.

– А кто царю велел велеть? – спрашивает Почему.

– Царю никто не велит, он никого не слушается.

– А почему ты его слушаешься?

– Я не царь, – сказал тот господин.

– А если слушаться не будешь – станешь царём?

Все молчат. Недоумевают.

– Молчишь, – сказал с задором Почему, – вот я и знал – кто никого не слушается, тот сам себе царь¹⁵⁶.

Такая игра составляет основу текста. Обнажение семантического механизма привычных выражений, воспроизводящих структуру дурного мира, есть путь к освобождению от последнего, путь к самосознанию, к анархистской идее.

Та борьба за язык, которую провозглашает сказка о мужике, станет главным мотивом творчества братьев, особенно Вольфа.